«А он ведь прав! Нужно передавать своим детям и внукам, кто мы и для чего живём. А мы этого не делаем. Учим в школах и университетах чужой иностранной мудрости и этим самым как бы намеренно обрываем нити, связующие нас с прошлым, связующие нас с нашими предками».
Сажин, отвлёкшись от мыслей, доложил по радиостанции об окончании операции, вызвал транспорт для вывоза спецназа и пригласил начальника отдела прибыть самому с мечами из музея и гуманитарной помощью МЧС. Немного помолчав, Валентин Михайлович дал добро.
Заходило солнце. Все люди Невзора молча молились на берегу реки, провожая умирать светило. Темнеющий закат окрасил лица людей в красноватую медь, и издалека они напоминали идолов, восставших из травы. Небольшой низовой ветерок шевелил волосы и бороды их, как бы ласкал и сопереживал им за последний, погребальный костёр. Сейчас душа умершего с последним лучом уходит туда, где живёт их великое солнце. Не было плача по умершему, потому как он умер своей смертью, не пал на поле брани, и его жизнь оборвалась по воле неба. Его сыновья, крепкие воины, не раз отражающие набеги, скорбели молча, зная теперь, что на их плечи легло святое бремя оберегать род свой. Учить своих детей воинскому искусству, хлебопашеству и скотоводству. Быть частью того мира, в котором они живут. Учить добру и быть всегда вольными. И делить последнее зерно между родами…
Прилетевший Валентин Михайлович долго беседовал с Сажиным и с Невзором. Они сидели у небольшого костра на краю поляны, смотрели на молящихся и порой не верили, что это с ними происходит. Вот она трава, вот костёр, огонь жжёт руки, но стоят в закатных лучах люди, которые не принадлежат их миру. Вот где-то у реки кричит уже ночная птица, и ветер начинает дремать… Но не укладывается в голове, что на самом деле эти люди у реки — из прошлого… Эти люди — праотцы их и праматери… После некоторого молчания Валентин Михайлович, ни к кому ни обращаясь, тихо проронил:
— Мы, что могли, здесь сделали. Завтра улетим. А ты, Светояров, отведёшь нас к Ведее и Лешему. По рассказам, они знают, как люди здесь очутились… Да, я верю Невзору, верю тебе, но из их уст хочу услышать.
Сам же подумал про себя: «Надо закрыть эту зону для полётов и на реке пост поставить. Если узнают — любопытных-то море! — рванут сюда, своими глазами всем посмотреть да пощупать захочется. А нам это надо? Нет. И вообще, ничего не надо об этом никому знать, а тем более давать какую-то информацию».
Валентин Михайлович ещё раз взглянул на уходящее солнце и людей, провожающих его. Они верят истинно, как дети…
— А ты, капитан, возьми людей и собери бомжей по вокзалам и у рынка, кто без документов, и задержи их в нашем учреждении. И чем больше, тем лучше: если пресса пронюхает, будет кого им показать.
У него сейчас о другом голова болела. Если всё, что происходит здесь, правда, то найдутся охотники, которым нужны будут эти самые люди, этот напиток, чтобы пройти эту самую временну́ю грань. Если есть действительно такая… Вот тут-то и начнётся настоящая война. Ради этого никого не пожалеют: ни детей, ни женщин. Соколова, летнаба, нужно убедить, что это действительно секта. Да и всех, у кого был доступ к этой информации.
— Ну вот вроде и всё. Остальное — потом, после встречи в Буранове… Мой совет всем — забыть об этом. Не было ничего! Бред, галлюцинации. Проще жить будет. Да нам никто и никогда не поверит, с чем мы столкнулись. Это за пределами понимания, и одна дорога после этого — в дурдом!
Дмитрий с Ведеей проснулись до солнца. Лежали молча, не шевелясь и не открывая глаз, освобождаясь от сна. Ждали рассвета, первых лучей. По дыханию Ведеи Дмитрий понял, что она уже давно не спит.
— Ты что-то видела во сне? Молчание какое-то нехорошее.
— Волхв пришёл сегодня с князем. Пока он ищет брата, Леший… Сегодня я увидела: он здесь. Он терем для меня отстроил и грезит видеть в нём женою.
— Тебя? Но как же я?
— А нас связали не земные нити, поэтому мы памятью живём.
— Чудно ты говоришь и непонятно…
— Придёт прозрение потом. Сейчас вернуть мне косу должен князь, абы не заплутать во времени твоём… Только сегодня и твои гости будут, много гостей будет сегодня. А вот сестра моя первая придёт, та, что блуждает ещё по дорогам да лесам вашим. Но не просто она ходит — мир ваш понять хочет, травы для тебя ищет, я попросила её. Она найдёт и принесёт, сколько тебе будет надобно… Вставай, Дмитрий! Солнце сейчас всходить начнёт, нам на берег надо. Мы не должны пропускать рождения его, так как с ним мы оживаем и теплом его живительным напитываемся, чтобы тело наше за ночь не остывало.
Дмитрий сел, переваривая услышанное.
— Я понял так, что скоро ты уйдёшь… А как же ребёнок, о котором ты говорила?
— Я знаю, время ваше скоротечно. Вот потому-то и уходить мне надобно сейчас. Я ведь говорила тебе, что у вас время летит, как водопад, а я из другого. И всему племени уходить надо, иначе в одночасье состарятся и уйдут в мир иной… Волхв вовремя пришёл. Он нашёл нас, так как, видно, всё он знает, а иначе не был бы волхвом.
— Так… Когда ты уйдёшь?
— Я уйду самая последняя, поверь мне. И ты меня проводишь в этот путь. Я не хочу, чтобы ещё кто-то был при нашем расставании. Тайна наша не должна быть никем раскрыта. Это нужно для будущего нашего сына, чтобы он мог спокойно жить с тобою в вашем мире.
— Но многие знают о нас — с ними-то как?
— Ну, об этом и печалиться не надо. Они всё забудут здесь же, у тебя, как только захочу… Попьют медов, которые поспели, — в твоих же погребах их настояла. Но ты не пей! Иначе память потеряет всё, что нам дорого с тобой. Всё, что я тебе шептала, хмельная пена унесёт в мир темноты и страха. И ты начнёшь плутать, как в детстве у села, ища тропинку. Кричать и звать на помощь будешь с осознаньем, что где-то я была. Потом почти придёт к тебе успокоенье. Поверишь: что привиделось — мираж… Но только ночью не найдёшь покоя. Мои глаза мерещиться повсюду будут, слова мои и жар дыханья. Но так недолго потерять рассудок. Поэтому не пей! Не приноси и мне страданья! Я в мыслях жить буду тобой, меня ты только помни… Сейчас пойдём, лучи уже ласкают землю, и нам пора в лазори окунуться, почувствовать тепло и выдохнуть луны сиянье, сковавшее дремотой тело.
На берегу кто-то уже был. В тумане, что поднимался над рекой, изваянием стояла молодая женщина. На низкую ветку кустарника она вязала зелёную ленточку. Дмитрий за руку задержал Ведею:
— Это твоя сестра?
— Да, это она, Снежа. Мне жаль её: она ещё не знает, что скоро путь обратный предстоит.
Ведея подошла к сестре, приобняла за плечи, и они молча опустились на росистую траву. А солнце уже играло на ветвях. Из-под розового покрывала тумана тихо вздыхала река. И только у крутых берегов, где туман разрывался, серебряной рыбой блестела вода.
Дмитрий отошёл в сторону, чтобы не мешать женщинам творить свои молитвы, но искоса ловил оценивающие взгляды новой женщины, появившейся на его берегу. Он ухмыльнулся весело: оказывается, во все времена женщины остаются женщинами. И вот даже здесь, на молитве, сестра Ведеи оценивала выбор своей сестры. Он прошёл по берегу до одинокой берёзы, стоящей на самом краю обрыва, сел на землю, прислонившись к ней спиной.
