— А ты не ищи меня, внучок, не найдешь. Нет меня на земле больше, в небытии я…
— В каком таком небытии? Ты что, дед? Такого не бывает! Ты что, умер?
— Много ты еще не знаешь, Сева-Севастьян! Бывает и есть, только мы не верим в это. Вот отсюда все наши беды. — Он подошел и сел на ступеньку рядом с Севой. — А я жив, и Лупаня моя жива. Пришел потому, что наказ тебе должен дать. Ты ведь то же, как и я, посвящён…
— Во что посвящён? О чем ты, деда. Ты что, масон?
— Это придумали недавно, рабы придумали. Ты посвящён в тайну перехода!
— А разве есть какой-то переход?
— Есть, из мира яви в мир небытия, где не стареют. Там род живет непокорённого народа. Он земли наши охраняет. Я знал давно об этом, но молчал. Ты тоже это знаешь, видел…
— Где я видел-то, дед?
— Ты говорил, в своей больнице.
— А, ты про тех… Но ты зачем ушёл? Нет, ты меня дурачишь! И что ты будешь делать там? Да нет никакого перехода! Это больное воображение, и только. Все давно уже изучено.
— Там, на столе, ты видел солнечную воду? — Данила указал на избяную дверь. — Видел, иначе бы со мной сейчас не говорил. Всего вдохнул лишь ты её — и встретился со мной. Ну, ладно, всё поймешь когда-то, будет время. Сейчас же слушай мой наказ. Храни сосуд, который на столе, и траву пуще глаза. В ней сила перехода — теперь она с тобой. Но только она не для того, чтоб ты повторил мой путь. У каждого он свой. И этот путь тебе укажет человек, который пришел в твой мир отсюда, где я сейчас. Но он тебя найдет лишь здесь. Он знает это место.
— Но я уеду в город! Там ведь семья…
— Не страшно! Но ты поймёшь, когда тот человек придёт сюда, и сюда вернёшься. Такой уж путь тебе начертан свыше. Теперь вставай — продрогнешь на полу.
— А чей же след я видел у реки?
— Про след не ведаю. Да мало ли следов кто оставляет? От человека всюду след, плохой или хороший…
Данила поднялся со ступеньки, крикнул Лупаню, шагнул и будто бы растворился.
Очнулся Сева глубокой ночью, сел на полу, непонимающе тряхнул головой. Странный сон какой-то. Поднялся, глянул на пустую дедову лежанку и присел на табурет у стола. Мешочек был собран и завязан.
— Так вот какой сидор ты взял, дедушка Данила…
Первая мысль у Севы была — бежать! И чем дальше, тем лучше! Лихорадочно зажёг керосиновую лампу, стал кидать свои вещи в большой рюкзак, торопясь, словно за ним гнались. Стал заталкивать бумаги будущей диссертации, которые, как путный, разложил на столе. Только и строчки не написал. «Правду, видно, сказал Данила, — вспомнилось вдруг. — Если разрешат написать!» Страх вдруг обуял Севу. Из тёмных углов он невидимыми лучами проникал в него, он чувствовал спиной, оборотиться только боялся. Нет, он не боялся чертей или какой-то нечисти — знал, что нет ничего этого. Боялся необъяснимого, неведомого ему. А сейчас оно, как вода, вливается в него, и мозг ищет ответы и не находит, и появляется страх, липкий и животный. Собрал рюкзак, хотел было идти, но сел вдруг на табурет. Он-то уйдет, а дед как же? Скажут, убил да закопал в тайге. Кто поверит ему, что дед в небытие ушел? Да никто! И сам бы не поверил, после такого объяснения кому-либо. Одна дорога туда, откуда уволился. Раза два подскакивал, хватался за рюкзак, только здравый смысл усаживал вновь на табурет. Холщовая сума на столе притягивала взгляд. Но развязать и посмотреть… Страх опять приходил. Надо деда искать, а не снам верить. Надышался чем-то, вот и упал в обморок. Закурил и вышел на крыльцо.
Начиналось утро. Рассвет, еще неясный, как застиранная простыня, окутывал землю. Не было яркости и контрастов — от этого земля казалась ровной, без холмов и впадин. Не было реки и не было берегов. Вместо реки лежал белый туман, он наполнил реку до самых краёв, и первые лучи прошлись по берегам, окрасили их в розовое. Так вот как выглядят молочные реки и кисельные берега! Сева был ошеломлён. Такое видел он в первый раз! И правда: «Кто рано встает, тому бог дает…» А так бы проспал такую красоту!
Мысли о красоте прервал собачий лай со стороны Верхней Каменки.
— Лупаня?!!
Сева подскочил с крыльца и стал звать. Через несколько минут на поляну выскочила Лупаня и бросилась к дому, а следом шел дед Данила с высоким посохом.
— Потерял, поди, меня, внучок? — Сел на ступеньку. — А я вчера еще под вечер ушел, заблудшую до села провожал, хотел тебя дождать, да смеркаться уже начало. Да, думаю, пойду, не маленький — поди не забоится один-то. А Лупаня вслед увязалась.
— Не забоишься тут! Я уж и рюкзак собрал, уйти хотел… Думал, и правда тебя больше нет на земле.
— Как это нет? Куда ж я денусь с земли-то? Чай, был бы птица, улетел бы куда на небо. Только и птицы, они тоже падают на землю…
— Во сне видел, дед, в небытие ты ушел.
— Слыхал про такое раз… Это где старые люди… Но там люди вольные живут, непокорённые. Нам туда не попасть, даже если бы и захотели.
— Почему, дед?
— Ты как маленький, ей-богу! Мышление у нас другое! Другие мы! По другим законам живем! Отвыкли своими мыслями жить, все чужие прихватываем. Хотим или нет, а только уже знаем, как лучше, а как хуже. На других смотрим, делаем, как они. Чужую истину за свою выдаем, а это неправильно. Сами до сути не докапываемся: а зачем? Сказали, что так, — значит, так. Верим всякой глупости, а проверить, что это глупость, не хотим. А зачем? Всё и так хорошо…
Сева опустил голову. А прав ведь дед! Недаром по деревне слух ходит, что не переспорить его. А кто по-настоящему пытался? Да никто!
— А для кого ты сумку на столе оставил? Что там за трава да баклажка? Во сне ты мне сказал, что это солнечная вода. А разве есть такая? Тяжёлую воду знаю — радиоактивная, страшная вода. Но про солнечную не слышал…
— Да я и сам не знаю, Сева-Севастьян! Вот, может, ты и разгадаешь, что за вода. Только не пей! Боюсь я: не знаю, что будет с человеком потом. Пятьдесят с лишним лет уже ей, может, и испортилась… Хотя и понять невозможно, какая она была тогда?
— Когда, дед?
— Давно, внук, давно…
— Загадками говоришь, тайны не открываешь.
— А знаю ли её? — посмотрел на Севу. — Вот то-то… Как и та заблудшая. Спрашиваю, откуда пришла, только головой крутит… Не помню, говорит, ничего, травы какой-то надышалась, забыла, откуда шла. Сама-то и с компасом, и с картой. Только компас, он на избушку не приводит…
— А что она здесь делала, дед?
— Учёная, как и ты, только по шелкопряду. Называла она по-научному, только ведь слово непонятное да длинное, не запомнил я.
— Лесопатология, дед, эта наука называется, а если просто сказать, болезни леса изучают.
— Во-во! Так и говорила! И сказала ещё, что лес тут пилить будут. Дескать, больной он здесь. Вокруг деревни уже выпилили, тоже больной оказался. Где дорога есть — там и больной. Чтобы подъехать было без хлопот. А потом санитары приезжают с бензопилами да топорами. Продали, внук, тайгу… — матюгнулся. — Хрен бы им в дышло, а не лес! Лес, он сам от всех болезней излечится, без человека. Больной — он падает, да только не просто падает, а жизнь дает другим, кормит землю для побегов, свет даёт сильным, а те дают тень неокрепшим.
