— Чтобы в один прекрасный день ты не исчезла опять совершенно бесследно.
— Но я ведь оставила в отеле «Риц» свои чемоданы. Ты думаешь, что женитьба привязывает женщину больше, чем наряды, и что она скорее вернется?
— Я хочу жениться не для того, чтобы ты возвращалась, а чтобы ты была всегда со мной. Впрочем, давай посмотрим на это с другой стороны. У тебя осталось мало денег. От меня ты ничего не хочешь брать.
— Но у тебя у самого их нет, Клерфэ.
— Я сохранил свою долю от двух гонок. Кроме того, кое-что у меня было и кое-что я еще заработаю. На этот год нам хватит с лихвой.
— Хорошо, тогда подождем до будущего года.
— Зачем ждать?
— Ты убедишься, что это чепуха. На какие деньги ты будешь покупать мне в будущем году платья и туфли? Ты ведь сам говорил, что твой контракт истекает в конце года.
— Наша фирма предложила мне представительство.
Подняв ногу, Лилиан критически разглядывала ее. «Скоро она уже станет слишком худой», — подумала Лилиан.
— Ты хочешь продавать машины? — спросила она. — Не представляю тебя в этой роли.
— Я тоже, но я многого не представлял себе, а потом прекрасно все делал. К примеру, я не представлял, что захочу жениться на тебе.
— Значит, ты хочешь все сразу? В один прекрасный день стать почтенным торговцем и примерным семьянином?
— Ты говоришь об этом как о мировой катастрофе.
Лилиан выскользнула из постели и взяла халат.
— Где же ты будешь торговать автомобилями?
Клерфэ помедлил секунду.
— В округе Тулуза скоро откроется вакансия.
— Боже мой! — сказала Лилиан. — Когда?
— Через несколько месяцев. Осенью. Самое позднее — в конце года.
Лилиан стала причесываться.
— Скоро я буду слишком стар, чтобы брать призы на гонках, — сказал Клерфэ за ее спиной, лежа в постели. — Я ведь не Нуволари и не Караччола. Наверное, я мог бы поступить куда-нибудь тренером; но тогда мне опять пришлось бы переезжать с места на место, как нашему толстяку Чезаре. С тех пор как гонки начали устраивать в Африке и в Южной Америке, он даже зимой не видит жену. Нет, с меня хватит. Я хочу изменить свою жизнь.
«Почему все они обязательно хотят изменить жизнь? — думала Лилиан. — Почему они стремятся изменить то, что помогло им некогда произвести впечатление на любимую женщину? Неужели им не приходит в голову, что они могут потерять эту женщину? Даже Марио — и тот в последний момент захотел отказаться от профессии «жиголо» и начать со мной новую, добропорядочную жизнь. А теперь вот Клерфэ, который думает, что любит меня (да и я любила его, потому что мне казалось, что у него, как и у меня, нет будущего), хочет все переменить и еще считает, что я должна радоваться».
— Я не раз думала о том, должны ли женщины в моем положении выходить замуж, — сказала Лилиан. — Но ни один из аргументов не показался мне достаточно веским. Особенно тот, который выдвинул больной шахматист в нашем санатории. Он сказал, что в минуту смертной тоски хорошо иметь рядом с собой близкого человека, Не знаю, прав ли он; мне думается, что в такие минуты люди так безнадежно одиноки, что они и не заметят, если вокруг их кровати соберется целая толпа близких людей. Камилла Албеи — она умерла в санатории — хотела, чтобы хоть один из ее любовников присутствовал при ее кончине, она решила застраховать себя от всяких случайностей и с громадным трудом поддерживала отношения сразу с тремя поклонниками; в течение дня всех их можно было собрать у ее постели — она позаботилась даже об этом. Свой последний роман с одним противным наглецом она именно поэтому затянула сверх всякой меры… Камиллу Албеи переехала машина на тихой деревенской улице; она умерла полчаса спустя. Возле нее никого не было, даже этого наглеца. Он сидел в кондитерской Киндлера и ел шоколадные пирожные со сбитыми сливками, и никому не могло прийти в голову, что он там. Камиллу держал за руку деревенский полицейский, которого она видела первый раз в жизни. И она была ему так благодарна, что хотела поцеловать его руку. Но уже не успела.
— Лилиан, — сказал Клерфэ спокойно, — почему ты все время уклоняешься от ответа?
Лилиан отложила гребенку.
— Ты не понимаешь? Что, собственно, произошло, Клерфэ? Случай свел нас. Почему ты не хочешь оставить все как есть?
— Я хочу удержать тебя. Сколько смогу. Все очень просто, ведь правда?
— Нет. Так нельзя удержать.
— Хорошо. Тогда давай назовем это иначе. Я не хочу жить по-старому, как жил до сих пор.
— Ты хочешь уйти на покой?
Клерфэ посмотрел на смятую постель.
— Ты всегда умеешь находить самые отвратительные слова. Позволь мне заменить их другими. Я люблю тебя и хочу жить с тобой. Можешь посмеяться и над этим.
— Над этим я никогда не смеюсь. — Лилиан взглянула на него. Ее глаза были полны слез. — Ах, Клерфэ! Какие это все глупости!
— Правда? — Клерфэ встал и взял ее за руки. — Мы были так уверены, что с нами этого не может случиться.
— Оставь все как есть! Оставь все как есть! Не разрушай.
— Что я могу разрушить?
«Все, — подумала она. — Нельзя построить семейное счастье в Тулузе, на крыльях бабочек, даже если одеть их в свинец. Удивительно, как эгоизм ослепляет. Если бы дело касалось кого-нибудь другого, он бы меня сразу понял, но, когда дело коснулось его, он вдруг ослеп».
— Я ведь больна, Клерфэ, — сказала Лилиан после некоторого колебания.
— Это только лишний раз доказывает, что тебе нельзя быть одной!
Лилиан молчала. «Борис, — подумала она. — Борис бы меня сейчас понял. Клерфэ говорит так же, как он. Но он не Борис».
— Не пойти ли нам за «Джузеппе»? — спросила она.
— Я могу привести его сам. Ты подождешь меня?
— Да.
— Когда ты хочешь ехать на Ривьеру? Скоро?
— Скоро.
Клерфэ остановился позади нее.
— У меня там есть домик, очень плохой.
Лилиан увидела в зеркале лицо Клерфэ и руки, которые он положил ей на плечи.
— Я открываю в тебе совершенно неожиданные качества, честное слово.
— Его можно перестроить, — сказал Клерфэ.
— А продать нельзя?
— Сперва все же взгляни на него.
— Хорошо, — сказала Лилиан, внезапно почувствовав нетерпение. — Когда будешь в отеле, пришли сюда мои чемоданы.
— Я их захвачу с собой.
Клерфэ ушел. Лилиан продолжала смотреть на догорающий закат. На берегу сидело несколько рыбаков. Двое бродяг разложили свой ужин на парапете набережной. «Какие странные пути выбирает иногда чувство, которое мы зовем любовью, — думала она. — Левалли как-то сказал, что за спиной юной вакханки всегда можно различить тень хозяйственной матроны, а за спиной улыбающегося героя — бюргера с верным доходом». «Это не для меня», — подумала Лилиан. Но что вдруг случилось с Клерфэ? Разве она полюбила его не за то, что он ценил каждое мгновение, словно оно было последним в его жизни? Тулуза! Она засмеялась. Лилиан никогда не говорила о своей болезни, считая, что в больном всегда есть что-то отталкивающее для здорового. Но сейчас она поняла, что бывает и наоборот: здоровый может казаться больному вульгарным, как какой-нибудь нувориш обедневшему аристократу. У нее было такое чувство, словно Клерфэ бросил ее, словно он каким-то странным образом оставил ее, а сам перешел на ту сторону, где было широко и просторно и которая была недостижима для нее. Клерфэ перестал быть погибшим человеком; у него вдруг появилось будущее. К своему удивлению, Лилиан увидела, что плачет, плачет легко и беззвучно. Но она не чувствовала себя несчастной. Просто ей хотелось удержать все это немного дольше.
