— Но я старею, — вяло возражал Арнольд. — Старость не прибавляет красоты. И здоровья не прибавляет.
— Это она состарится! И куда скорее, чем ты! Женщины стареют вдвое быстрее мужчин. Давай я помогу тебе снять этот дурацкий фрак!
— А вот этого не будет! — заявил Арнольд с внезапной строгостью в голосе. — Раз уж я оделся, я куда-нибудь выйду.
Силвер-старший узрел в этом намерении очередную опасность.
— Хорошо, хорошо, давай выйдем, — поспешил он согласиться. — Куда пойдем? Может, в кино? На новый фильм с Полетт Годдард
[30]
?
— В кино? — Арнольд оскорбленным взглядом окинул свой маренговый пиджак. — Да кто же в кино оценит всю эту красоту? Там ведь темно!
— Хорошо, Арнольд. Тогда мы идем ужинать. Роскошно! С закуской! А потом рубленая куриная печенка и на десерт персик в вине. Куда бы ты хотел пойти?
— В «Вуазан», — сказал Арнольд твердо.
Александр слегка поперхнулся.
— Дорогое удовольствие. Ты туда хотел с этой… — он осекся.
— В «Вуазан», — твердо повторил Арнольд.
— Хорошо! — согласился Силвер. И с широким жестом повернулся ко мне. — Господин Зоммер, вы идете с нами. Вы все равно уже при параде. Что там у вас в свертке?
— Мой старый костюм.
— Оставьте его здесь. На обратном пути заберем.
Мое восхищение Силвером-старшим возросло почти безмерно. Удар, который нанес ему Арнольд дорогим «Вуазаном», где этот лирик закажет отнюдь не рубленую куриную печенку, а, как Александр уже предчувствовал, паштет из гусиной, — этот удар он выдержал безукоризненно. Александр не дрогнул, а, напротив, выказал широту натуры. Несмотря на все это, я твердо решил тоже заказать себе паштет из гусиной печенки. Почему-то мне казалось, что в запутанной расовой полемике близнецов я таким образом окажу Арнольду некую поддержку.
В гостиницу я вернулся около десяти.
— Владимир, — сказал я Мойкову, — увы, гуляш на сегодня отменяется. Мне пришлось выступить арбитром в расовом конфликте. Как у Гитлера, только наоборот. И все это за ужином в «Вуазане».
— Браво! Хорошо бы все расовые битвы разыгрывались только там. Что пил?
— «Ко д'Эстурнель» тридцать четвертого года. Бордо.
— Мое почтение. Я о таком только слышал.
— А я это вино знаю с тридцать девятого. Французский таможенник подарил мне полбутылки, прежде чем вытурить в Швейцарию. Можно сказать, подарил с горя. Это было в первый вечер «странной войны», в сентябре.
Мойков рассеянно кивнул.
— Похоже, у тебя сегодня день подарков. С утра гуляш, а вечером, часов так около семи, тебе вот еще и пакет оставили. Шофер в «роллс-ройсе» прикатил и велел передать.
— Что?
— Шофер в мундире, на «роллс-ройсе». Словоохотливый, как могила. Может, ты торгуешь оружием — в синем-то костюме?
— Я понятия не имею, что это значит. Пакет на мое имя?
Мойков извлек пакет из-под стойки. Это была продолговатая картонная коробка. Я распаковал.
— Бутылка, — изумился я, ища в пакете записку, но так ничего и не обнаружив.
— Бог ты мой, — с благоговением произнес Мойков у меня за спиной. — Да ты знаешь, что это такое? Настоящая русская водка! Это тебе не самогон, который мы тут палим. Как она в Америке-то оказалась?
— Разве Америка и Россия не союзники?
— По оружию — да. Но не по водке же. Слушай, а ты, часом, не шпион?
— Бутылка неполная, — рассуждал я вслух. — И пробка уже вскрыта. — Я подумал о Марии Фиоле и об орхидеях итальянца Эмилио. — Да, двух-трех рюмок в бутылке недостает.
— Интимный подарок, значит! — Морщинистыми веками Мойков прикрыл свои глаза старого попугая. — От собственных уст оторвано! С тем большим наслаждением мы ее сейчас отведаем!
XI
У Реджинальда Блэка не было ни своего магазина, ни картинной галереи. Он просто жил в собственном доме. Я, честно говоря, ожидал увидеть нечто вроде двуногой акулы. Вместо этого ко мне вышел скорее щуплый и тихий человек, лысый, но зато с очень ухоженной бородкой. Он предложил мне виски с содовой и задал несколько осторожных и сдержанных вопросов. Потом принес из соседней комнаты две картины и поставил их на мольберт. Это были рисунки Дега.
— Которая из двух вам больше нравится? — спросил он.
Я указал на правый рисунок.
— Почему? — поинтересовался Блэк.
Я затруднился ответить.
— А что, обязательно нужно сразу указать причину? — ответил я вопросом на вопрос.
— Просто меня это интересует. Вы знаете, чьи это работы?
— Это два рисунка Дега. Любой вам скажет.
— Вот уж совсем не любой, — отозвался Блэк со странной, чуть смущенной улыбкой, напомнившей мне Танненбаума-Смита. — Некоторые из моих клиентов, к примеру, не скажут.
— Вот как. Странно. Зачем тогда они покупают?
— Чтобы у них дома висел Дега, — меланхолично ответил Блэк. — Картины — это эмигранты, как и вы. Порой жизнь забрасывает их в самые неожиданные места. Хорошо ли они себя там чувствуют, это уже другой вопрос.
Он снял с мольберта оба рисунка и вынес из соседней комнаты две акварели.
— А что это такое, знаете?
— Это акварели Сезанна.
Блэк кивнул.
— Можете сказать, какую из них вы считаете лучшей?
— У Сезанна каждая работа хороша, — ответил я. — Но дороже будет, наверное, левая.
— Почему? Потому что больше?
— Не поэтому. Это поздняя вещь, уже почти кубистская. Очень красивый прованский пейзаж с горой Сент-Виктуар на горизонте. В одном брюссельском музее была похожая.
Блэк тут же стрельнул в меня взглядом.
— Откуда вам это так хорошо известно?
— Я там несколько месяцев стажировался. — Я не видел причин выкладывать ему всю правду.
— В качестве кого? Как антиквар?
— Нет. Студентом. Но пришлось бросить.
Похоже, Блэка такой ответ успокоил.
— Настоящий антиквар мне не нужен, — объяснил он мне. — Кто же захочет сам себе растить конкурента?
