У нее задрожали губы. Вместо того чтобы покаяться, Колосов ушел, заперся в ванной, долго мыл руки.
Как ни странно, слез не последовало, отчего-то у Аси действительно было прекрасное настроение.
– Ну иди пить чай, я заварила.
– Спасибо.
– Вика замуж выходит, представляешь? – Вика была одной из многочисленных подружек и казалась Колосову редкостной дурой. Впрочем, жена тоже казалась ему редкостной дурой.
– Да? – равнодушно спросил он.
– Угу. Я сегодня ее свадебное платье смотрела. Ничего платье, красивое, в вишневых тонах. Не иначе как кто-то посоветовал, сама она такое ни за что бы не купила, у нее вкуса никакого. Была бы как все в белых кружевах. А знаешь, кто жених?
– Нет.
– Фотограф какой-то, случайными заработками перебивается и бабкину квартиру сдает. Будут с Викой два сапога пара. Она тоже без конца работу меняет. Официанткой была, теперь в интернет-магазин устроилась. Зарплата смешная совсем, говорить не о чем.
Ася медленно жевала мясо, отрезая крошечные кусочки. Ничего неприятного в этом не было, но ему хотелось закрыть глаза, чтобы ее не видеть.
Лилю Корсун узнал не сразу, она стояла у почтовых ящиков, держа в руке какие-то бумаги, и молча и испуганно на него смотрела. Что-то опять случилось, подумал он, взбежал к ней на пол-этажа, взяв за локоть, повел вниз, к лифту, и только тогда заметил, как сильно у нее дрожат руки. Ему стало неловко смотреть на ее руки, он бесцеремонно выдернул принтерные листы, которые она прижимала к себе, и почти не удивился, увидев на них Тимошку.
Тимошка на снимках то стоял у подъезда, то у машины, то еще где-то.
– Пойдемте, – он слегка подтолкнул Лилю от кабины лифта к Тониной квартире, нажал на кнопку звонка.
– Лиля! – ахнула Тоня, открыв дверь, и только тогда Корсун заметил, что по лицу соседки текут слезы. – Господи, что еще случилось?
Он ничем не мог утешить несчастную мать и, стараясь на нее не смотреть, протянул фотографии Тоне.
– У школы? – уточнила она, рассматривая характерный забор на одном из снимков.
Лиля кивнула – да.
– Он ходит в школу один? – поинтересовался Корсун.
– Нет, конечно. Я его провожаю и забираю, он же маленький совсем.
Маленький Коля ходил в школу один начиная с первого класса и до сих считал это вполне нормальным.
– Снимали из машины, – решил он, рассматривая явно непрофессионально отпечатанные фотографии. – Точно из машины. Вот край окна, видите?
– Из «Хонды» – мрачно предположила Тоня. – «Хонда Цивик».
– Ты разбираешься в машинах? – удивился Корсун.
– Нет. Неважно. Потом.
– Это положили в почтовый ящик? – допытывался Корсун.
– Утром их не было, я проверяла почту, а сейчас появились. – У Лили по лицу все текли слезы, и Николай старался смотреть в сторону.
– У вас есть старшая по подъезду или кто-нибудь в этом роде?
– Есть, – удивилась Лиля. Ему показалось, что она постепенно стала приходить в себя, достала платок, вытерла глаза. Он покосился на ее руки, они уже не дрожали. – Алла Борисовна из четырнадцатой квартиры. А что?
– В подъезде установлена камера наблюдения. Нужно узнать, как получить запись за сегодняшний день.
– Сейчас узнаю. – Лиля сразу рванулась действовать. – Алла очень хорошая женщина, она поможет.
– Возьмите, – остановил он ее, доставая из кармана брюк флэшку.
Ему очень хотелось обнять Тоню, но она сосредоточенно разглядывала снимки, и он не рискнул.
– Кто-то фотографировал Тимошку, – сказал он. – Шантаж, похоже, связан с ребенком. Откуда ты знаешь, что это «Хонда Цивик»?
– Мне показалось, что за ними ехала машина. Я из окна видела «Хонду». У одного моего знакомого такая же.
Позвонила в дверь запыхавшаяся Лиля, и они, включив Тонин компьютер, долго изучали нечеткие кадры площадки перед подъездом. Только одна незнакомая женщина в пушистой шапке вошла в подъезд и почти сразу вышла, и по всему выходило, что она является главной подозреваемой. Камера смотрела на площадку сверху, качество съемки было низким, пушистая шапка закрывала лицо, и ни Лиля, ни Тоня женщину не узнали. Она даже не показалась им знакомой. Впрочем, она могла не иметь к шантажу никакого отношения, а просто разносила рекламу, которой постоянно забрасывают почтовые ящики.
– Да, – уже прощаясь, вспомнила Лиля. – Я хочу тебе часть денег вернуть. Сегодня получила за крупную сделку.
– Спасибо. – Тоня убрала пачку наличных в сумку. – Завтра с родителями расплачусь.
– Лиля, – предостерег Корсун, – не вздумайте сами что-то предпринимать. Если вам позвонят, напишут или еще не знаю что сделают, немедленно звоните мне. Или Тоне.
Лиля посмотрела на него с такой благодарностью, что у него от жалости сжалось сердце.
Он обнял Тоню, как только за соседкой захлопнулась дверь.
– Тоня, я… я всегда тебя любил, – почему-то виновато произнес он.
Он совсем не собирался этого говорить, слова вырвались сами, и только когда он их произнес, он понял, что это правда: он никогда ее не забывал, и она всегда будет для него единственной женщиной, ради которой стоит жить и работать. Его инопланетянкой.
На выпускном у нее были распущены волосы, они спадали по плечам крупными завитками, и глаза – он тогда еще не знал, что они желтые, как у кошки, – светились счастьем и радостью. Он спросил у нее, куда она собирается поступать, и очень удивился, что в технический вуз. Ему хотелось пригласить ее танцевать, но танцевать он не умел, Тоню пригласил кто-то из их класса, потом кто-то еще, он смотрел, как она танцует, а потом тихо смылся с вечера.
Она ждала этих слов и почувствовала, как забилось, застучало сердце, и хотела сказать что-то положенное в таких случаях, а сказала только:
– Я знаю.
На выпускном Коля был в светло-сером костюме, он казался и совсем взрослым, и наверное, ему было скучно разговаривать с ней, такой обычной, потому что он ушел, когда вечер толком еще не начался…
Ей было трудно дышать под его руками, он сжимал ее очень сильно, а голова у его груди оказалась неудобно вывернута.
Она готова была стоять так всю оставшуюся жизнь.
Среда, 19 декабря
Корсун уже опаздывал, опаздывать он не любил, но все целовал еще не накрашенные глаза, губы, волосы и никак не мог оторваться от Тони в маленькой прихожей.
– Коля, я боюсь, – прошептала она.
– За Лилю? – не понял он. – За Тимошку?
– Нет. То есть да, я боюсь за Лилю и за Тимошку, – подтвердила она и брякнула то, чего не полагается говорить уважающей себя женщине: – Я боюсь за себя. Я боюсь, что когда-нибудь ты не придешь.
