Арбелла рассказала Кейлу, что к Саймону приставляли самых лучших учителей, однако ничего из этого не вышло. У мальчиков было по крайней мере одно большое преимущество перед лучшими мемфисскими учителями: Искупители разработали простой язык знаков, которым надлежало пользоваться в различные дни и недели, когда разговаривать было строго запрещено. Послушники же, на которых была возложена епитимья постоянного молчания, развили и усовершенствовали этот язык.
Потерпев неудачу в попытках научить Саймона хотя бы нескольким словам, Кейл стал объяснять ему знаки своего языка жестов, и тот мгновенно их подхватил: вода, камень, человек, птица, небо и так далее. Через три дня после начала уроков, когда они с Кейлом шли через парк, в котором имелся пруд с двумя плавающими на нем утками, Саймон потянул его за рукав и изобразил: «водоплавающие птицы». Именно в тот момент Кейл задумался: а такой ли уж Саймон отсталый? В течение следующей недели Саймон впитал в себя искупительский язык жестов, как сухая губка впитывает влагу. Выяснилось, что он не только не тупой, а, напротив, весьма восприимчивый к ученью.
— Нужен кто-то, кто будет придумывать для него «слова», — сказал Кейл, когда они вчетвером обедали в караульном помещении.
— Какой в этом смысл, если больше никто не будет знать, что они означают? — возразил Кляйст. — Чем это ему поможет?
— Но ведь Саймон не абы кто, правда? Он — сын Маршала. Можно за деньги нанять человека, который будет «читать» его знаки и переводить их на обычный язык.
— Лебединая Шея заплатит с удовольствием, — подхватил Смутный Генри.
Но такой поворот в планы Кейла не входил.
— Это потом, — сказал он. — Думаю, он заслуживает того, чтобы сначала отомстить отцу и всем остальным — кроме Лебединой Шеи, — совершив что-нибудь значительное. Пусть он всем им покажет! Я сам кого-нибудь найду и сам заплачу.
Объясняя свои мотивы, Кейл, безусловно, говорил правду, но не всю правду. Он отдавал себе отчет в том, что Арбелла Лебединая Шея существенно изменила свое к нему отношение, но не знал, насколько существенно. В конце концов, у него не было опыта (да и откуда бы ему взяться?) в таких вопросах, как чувства красивой и желанной девушки к человеку, который все еще смертельно пугал ее. И Кейл решил: чтобы произвести на нее впечатление, — чем более ошеломляющее, тем лучше, — он должен сделать что-нибудь очень эффектное.
Вот как на следующий день Кейл вместе с ИдрисомПукке, который был его советником в этом деле, очутился в кабинете гофмейстера Контории Ученых — института, широко известного в народе под названием «Мозгарня». Здесь обучали государственных чиновников, в большом количестве требовавшихся для управления империей. Самые важные посты — не только губернаторов провинций, но вообще всех руководителей, имеющих власть и влияние, — разумеется, оставались за Матерацци. Однако все понимали, хотя публично и не признавали, что среди Матерацци нет нужного количества тех, кто в достаточной мере обладает умом и общим здравым смыслом, чтобы управлять столь огромными владениями эффективно или, прямо скажем, хоть как-то. Для этого-то и создали Мозгарню, учреждение, действовавшее в строгом соответствии с принципом отбора по личным достоинствам, чтобы система управления не пришла в хаос из-за некомпетентности руководителей.
Повсюду, где губернатором той или иной покоренной провинции назначался сын-идиот или племянник-расточитель, его окружали внушительным количеством выпускников Мозгарни, чтобы максимально уменьшить масштабы ущерба, который он мог причинить. Таким образом, исключительно из эгоистических соображений аристократия создала это средоточие мудрости, дававшее умным и честолюбивым сыновьям купцов (но, конечно, не бедняков) простор для реализации своих амбиций и открывавшее для них определенные возможности в будущем. Это также удерживало их от участия в антигосударственных заговорах, которые погубили немало аристократий и в прошлом, и впоследствии.
Гофмейстер смерил взглядом ИдрисаПукке, чья репутация на его глазах претерпела множество взлетов и падений, с некоторой подозрительностью. Подозрения нисколько не уменьшало и присутствие рядом с ним свирепого на вид молодого головореза, пользовавшегося еще более дурной, хотя и несколько загадочной славой.
— Чем могу служить? — спросил он как можно менее услужливо.
— Лорд Випон просит вас оказать нам все возможное содействие, — ответствовал ИдрисПукке, доставая письмо из внутреннего кармана и кладя его на стол перед гофмейстером.
Гофмейстер так же подозрительно, словно оно могло оказаться не совсем подлинным, пробежал письмо глазами.
— Нам нужен самый выдающийся из ваших ученых в качестве конюшего для одного из высокопоставленных членов семьи Маршала, — пояснил ИдрисПукке.
Гофмейстер взбодрился — это могло оказаться полезным:
— Понимаю. Но разве подобный пост обычно не предназначен для кого-нибудь из самих Матерацци?
— Обычно — да, — согласился ИдрисПукке так, словно эта неколебимая, навечно высеченная на каменных скрижалях традиция не имела никакого значения в реальности. — Но в данном случае нам нужен конюший, обладающий знаниями и талантом в области языков. Кто-нибудь гибкий, способный к самостоятельному мышлению. У вас есть такой человек?
— У нас много таких людей.
— Тогда мы берем лучшего.
Вот так и получилось, что два часа спустя ошеломленный, с трудом верящий в свою удачу Йонатан Коолхаус вступил в цитадель и с почтением, подобающим конюшему одного из Матерацци, был препровожден в палаццо, на половину Арбеллы Лебединой Шеи, а там — в караульное помещение.
Если Йонатан Коолхаус никогда и не слышал изречения генерала Войда: «Никакая новость не бывает хороша или плоха настолько, насколько кажется поначалу», — то ему предстояло на собственном опыте убедиться в его справедливости. Он предполагал оказаться в величественных покоях, в приемной, ведущей в роскошную жизнь, коей, по его мнению, заслуживали его таланты. Вместо этого он очутился в караулке, заставленной многочисленными койками, тянувшимися вдоль стен вперемежку со стойками для разнообразного оружия самого устрашающего вида. Что-то сразу пошло не так.
Спустя полчаса в караулку вошли Кейл и Саймон Матерацци. Кейл представился сбитому к тому времени с толку ученому, Саймон тоже хрюкнул нечто нечленораздельное. Затем Йонатан Коолхаус выслушал, что от него требуется: он должен был употребить свои способности на то, чтобы разработать для Саймона совершенный язык знаков, а после сопровождать его повсюду и быть его толмачом. Представьте себе разочарование бедняги Йонатана. Он наметил себе славное будущее на самой вершине мемфисского общества, а оказалось, что в действительности ему предстояло стать всего лишь рупором для Матерацци, которого равняли с деревенским придурком.
Кейл велел слуге проводить Коолхауса в его комнаты, которые оказались ничуть не лучше тех, которые он занимал в Мозгарне. Потом его привели в покои Саймона, где Смутный Генри должен был продемонстрировать ему основные знаки и жесты немого языка Искупителей. Это дало возможность приунывшему Коолхаусу отвлечься от печальных мыслей. По крайней мере, его врожденный лингвистический дар не пропадет втуне, а создание языка знаков не потребует больших усилий, быстро решил он.
