— Один мальчик нашел вот это в иле на дне пруда богов. Одно стеклышко разбито, другое треснуло, но ты видишь, что это линзы. Осторожно.
Она осторожно положила очки ему на ладонь.
Он моргнул.
— Очки в золотой оправе… — скорее выдохнул, чем произнес он.
— Ну что, папа, доказала я свою теорию телескопа? — радостно спросила она. — Мы знаем, что изобретение очков ведет к изобретению телескопов.
— Нас ведь привело, по крайней мере, однажды — еще раньше, чем островитян. Я знаю, ты скажешь — «не раньше, а позже». Почему ты мне сразу не показала эти очки?
— Я хотела, чтобы ты признал: я все делаю по-научному.
— Ты молодец, — сказал его превосходительство. — Ты построила очень сильную гипотезу. Но, к сожалению, я должен сказать, что это еще не полноправная теория. Тебе нужно найти телескоп.
— Это нечестно! — воскликнула Дафна.
— Нет, это наука, — ответил отец. — Одной возможности недостаточно. Вероятности — тоже! Нужно точно знать, что произошло. Но когда ты опубликуешь свою теорию, множество людей попытаются ее опровергнуть. Чем больше неудач они потерпят, тем более правой ты окажешься. А они, скорее всего, предположат, что какой-нибудь путешественник из Европы приплыл сюда и потерял тут очки.
— И золотые вставные челюсти? — срезала его Дафна.
Она рассказала ему про самую ценную собственность миссис Бурбур.
— Я бы очень хотел на них посмотреть. В них кое-кому будет легче поверить. Не расстраивайся насчет телескопа. Ясно, что ты открыла неизвестную ранее культуру мореплавателей, весьма сведущих в технике. Девочка моя, большинство людей до потолка бы прыгало после такого открытия!
— Я их не открывала, — сказала Дафна. — Это Мау их открыл. Я только заглядывала ему через плечо. Это ему пришлось пройти мимо ста тысяч своих предков. Это их место, папа. Их предки его построили. И высекли на глобусе изображение волны, разбивающейся на фоне заходящего солнца, — такую татуировку носят все мужчины на островах уже тысячи лет. Я ее видела! И знаешь что? Я могу доказать, что в этой пещере до меня не бывал ни один европеец.
Дафна огляделась. Она глубоко дышала от наплыва чувств.
— Видишь золото на богах и на глобусе и большую золотую дверь?
— Да. Конечно, малыш. Это трудно не заметить.
— Вот именно, — сказала Дафна, поднимая лампу. — Оно до сих пор здесь!
Мау сидел, расстелив на коленях карту, принесенную с «Джуди». Официально это было заседанием островного совета или могло быть, будь на острове хоть что-нибудь официальное. На совет мог прийти любой — а поскольку любой мог прийти, многие не приходили. На остров во множестве прибыли новые люди, которых надо было накормить и обиходить; потом, может быть, многие из них отправятся обратно на свои острова, если те еще существуют, но для путешествия нужно быть здоровым и сытым. Это означало дополнительную работу для всех островитян. Кое-кто не явился на совет, потому что ушел в море рыбачить; при выборе между рыбалкой и голосованием рыба обычно побеждает.
— Что, все это красное принадлежит английским брючникам? — спросил Мау.
— Угу, — ответил Пилу.
— Такая куча мест!
— Угу.
— Они неплохие, — сказал Пилу. — Главное, чего они требуют, — чтобы люди носили брюки и поклонялись ихнему богу. Его зовут Бог.
— Просто Бог?
— Ну да. У него есть сын-плотник, и если ты ему поклоняешься, то после смерти взойдешь по сверкающей тропе. Они красиво поют и иногда угощают печеньем.
Пилу пристально посмотрел на Мау.
— Мау, о чем ты думаешь?
— Придут другие люди. Некоторые — с пушками— задумчиво произнес Мау.
— Верно, — сказал Пилу. — В пещере много желтого золота. Брючники любят золото, потому что оно блестит. Они как дети.
— Большие дети, — заметил Мило, — с ружьями.
— Кале, как ты думаешь, что нам делать? — спросил Мау, не отрываясь от карты.
Женщина пожала плечами.
— Я доверяю девочке-призраку. Отец такой девочки должен быть хорошим человеком.
— А что будет, если я возьму каноэ, съезжу на остров брючников и воткну там свой флаг? — спросил Том-Али. — Тогда их остров станет нашим?
— Нет, — сказал Мау. — Они только посмеются. Флаги — это как ружья, только не стреляют. Если у тебя есть флаг, к нему нужно ружье.
— Ну и что? У нас есть пушки.
Мау замолчал.
— И негодный порох, — заметил Пилу.
— Я думаю… Я думаю, что если рыба-прилипала оказалась в море, полном акул, она должна плавать с самой большой акулой, — сказал Мило.
Эти слова встретили всеобщее одобрение; островной совет делал лишь первые шаги в международной политике, но в рыбах члены совета разбирались.
Все посмотрели на Мау, который опять уставился на карту. Он смотрел на нее так долго, что все забеспокоились. С тех пор как бежали охотники за черепами, Мау как-то изменился. Все это видели. Казалось, при ходьбе его ноги касаются земли только потому, что он им так велит; если с ним заговаривали, он глядел на собеседника взглядом человека, осматривающего новые, одному ему видные горизонты.
— Мы не можем быть сильнее империи, — сказал он, — но мы можем быть чем-то таким, чем она быть не осмеливается. Мы можем быть слабыми. Девочка-призрак рассказала мне о человеке по имени Ис-Ак Ню-Тан. Он не был воином, у него не было копья, но солнце и луна вращались у него в голове, и он стоял на плечах великанов. Король того времени оказал Ню-Тану величайшую честь, потому что он знал тайны неба. И у меня есть идея. Я поговорю с девочкой-призраком.
«Должно быть слово вроде «медового месяца», — подумала Дафна, — но не для мужа и жены, а для отца и дочери». Этот «медовый месяц» продолжался двенадцать дней. Она ощущала себя родителем, а отца — ребенком. Она никогда раньше не видела его таким. Они исследовали весь остров; за короткое время отец научился поразительно хорошо говорить на местном языке. Он плавал с Мило на ночной лов при свете факелов и ужасно напился пива вместе со всеми остальными мужчинами; в результате они на большом каноэ принялись грести в нескольких направлениях одновременно, распевая при этом старую песнюстуденческих лет отца.
Он научил островитян играть в крикет, и они сыграли матч против солдат и моряков с корабля, используя винтовки в качестве столбиков. Самое интересное началось, когда Кале стала подавать мячи.
Отец Дафны объявил, что Кале не только подает мячи быстрее всех, кого он когда-либо видел, но к тому же подает их с меткостью австралийского аборигена, нанося патологоанатомически точные и злонамеренные удары. Сначала трех солдат, повизгивающих от боли, отнесли в лагуну — пусть посидят в воде, пока не полегчает. Четвертому хватило одного взгляда на Кале, которая неслась к нему громовой поступью, замахиваясь правой рукой. Он помчался к лесу, прикрывая пах шлемом. Чтобы спасти игру, Кале отстранили от роли подающего, особенно после того, как отец Дафны объяснил, что женщин на самом деле не следует допускать к игре в крикет, ибо они не понимают ее сущности. Но Дафне показалось, что Кале как раз очень хорошо поняла сущность игры и решила ее поскорее закончить, чтобы наконец заняться чем-нибудь поинтереснее, ибо, по мнению Кале, в мире было полным-полно вещей поинтереснее крикета.
