Дежурный, крепкий ещё старик, увидев его растерянное лицо, понимающе замахал руками, указывая на боковую дверь.
— Можете не торопиться, Малюта Максимович, как раз успеете и спуститься, и отдышаться, и мысли в порядок привести. Только что очень важный звонок прошёл, так что минимум минут десять он точно будет разговаривать, не меньше.
— Спасибо… — Скураш запнулся, понимая, что забыл имя и отчество сегодняшнего дежурного.
— Иван Данилович, — добродушно улыбаясь, подсказал седой неприметный человек в скромном, но безукоризненно отутюженном костюме. — Вы не смущайтесь, всего-то две недели на службе, где уж здесь всех упомнишь. Через годик-другой и рады будете забыть и имена, и лица, но, увы, так уже устроена память, ничем их оттуда не вышибешь.
— Извините, Иван Данилович, я лучше спущусь, а то негоже суетиться перед высоким начальством.
— Правильно, молодой человек, рассуждаете. Может быть, в этих, казалось бы, простеньких словах и есть залог вашего успеха, уж поверьте старику.
Всю дорогу в непривычно просторной машине Малюта резался со своим шефом в «переводного дурака». Карты он особенно не любил, и это, пожалуй, была единственная игра, в которую он играл неплохо. Секретарь же Совета, как потом оказалось, играл во все игры и притом почти всегда выигрывал.
Наполучав вдоволь «дураков» и приведя тем самым Ивана Павловича в прекрасное расположение духа, Скураш, сам того не подозревая, нащупал верную дорожку к сердцу этого нелюдимого на первый взгляд человека. Они вошли в сверкающий казённой стерильностью большой дом, ладно вписавшийся в сосновый бор и парящий огромной верандой с раздвижными окнами над ухоженным фруктовым садом.
Малюта Максимович машинально потрогал лежащие на низком журнальном столике разукрашенные затейливой резьбой нарды.
— Играете? − услышал он.
— Да так, средненько…
— Средненько — это я играю. Может, пока собирают на стол, пару коротеньких сгоняем?
— Иван Павлович, разве у меня есть выбор? Конечно, сыграем, надо же чем-то вкус «дурака» перед приёмом пищи перебить.
С «почётным» счётом «пять — один», понятно в чью пользу, перешли в столовую.
— Малюта Максимович, я надеюсь, вы не слишком голодны и согласитесь минут сорок погулять, как вы недавно справедливо заметили, перед приёмом пищи. Я вот тоже обожаю армейские обороты и не стесняюсь их, а чего мне стесняться своей жизни? Я за спины других не прятался, на печи не отсиживался, всё, что мог, у Родины заслужил. Орденов и медалей внукам и правнукам хватит. Пойдёмте гулять, — и, скорчив кислую мину, он многозначительно поднял вверх указательный палец.
Жёлтая листва, аккуратно сметённая с выложенных брусчаткой дорожек, покорно повинуясь лёгкому ветерку, крутилась у них под ногами. Небо только начинало тускнеть, и по нему кто-то неведомый гонял, безо всякой последовательности, стада ещё не отяжелевших от влаги вертлявых облаков.
— Откуда у вас такое нетрадиционное имя?
— Малюта — это маленький, младший…
— Хорош маленький, наверное, с центнер весом и росточком Бог не обидел…
— Метр восемьдесят два, товарищ генерал-полковник!
— Ладно, в гвардию годитесь. Вы, насколько мне память не изменяет, никакого отношения к спецслужбам не имеете? — прикурив и выдувая с силой очищенный лёгкими от смолы и других мерзостей дым, спросил Плавский.
— Так точно, правда, пару раз «контрики» пытались профилактировать, да принадлежность к касте замполитов выручала.
— Интересно, за что же это?
— Один раз за Высоцкого и анекдоты про родного Леонида Ильича, второй — за пристрастие к «опиуму для народа» и посещение Божьего храма.
— Мудаки, что ещё сказать? Разве что с тех пор мало что изменилось, названия только поменялись. Самая страшная беда нашей страны, на мой взгляд, сегодня − не столько засевшая всюду партноменклатура и прокисшие мозги сограждан, сколько милиция и КГБ, взрастившие отечественную организованную преступность и плотно с нею сросшиеся. Вы посмотрите, что вокруг делается: мелких и средних жуликов, бандитов прикрывают «менты», а крупных акул − внуки железного Феликса.
Это же надо было кому-то додуматься старших офицеров «комитета» без отрыва от производства отправили на кормление в крупные банки, фирмы, холдинги. Пустили «козлов» в огород, а их там и ждали! Вот ответьте мне, на кого вы будете работать, если государство вам платить полторы, скажем, или две тысячи деревянных рублей, а коммерческий банк − пять тысяч долларов?
— А что здесь отвечать? Конечно, на банк, тем более, под крышей государства! Выходит, полная реализация сучьего принципа двойной морали, чего же не поработать…
— Правильно. Но почему мы с вами это понимаем, а президент и правительство делают вид, как в том анекдоте: «Папа, а что это было?»
Конечно, Боже упаси, я не собираюсь грести всех под одну гребёнку, даже проводить различия между начальниками и подчинёнными, дескать, одни честные и преданные делу, а вторые — зажравшиеся и развращённые вседозволенностью. Это глупо. Повинуясь законам службы, вторые неизбежно вырастают из первых, а потом уже в силу вступает всесильный закон сохранения собственной жопы на господствующих высотах. Вот и получаем подобное по собственному образцу. Чему можно научиться в племени людоедов, где убийство человека − не просто норма, а дело почётное, заслуживающее уважения и всеобщего признания?
Всё прогнило, и мы тем более должны ценить людей, сохранивших в себе хоть что-то человеческое. Им в той жизни было намного тяжелее, чем нам. Представьте себе: отец − людоед, учителя − людоеды, а вы − вегетарианец. Сколько мучений! Сколько силы надо, чтобы выжить и не стать как все!
Но это всё лирика, любезный Малюта Максимович, а правда жизни такова: президент тяжело болен, и неизвестно, чем его болезнь окончится. Страной управляют смутные личности, для которых сохранение высокого уровня криминала крайне выгодно.
Плавский на несколько минут замолчал, как бы обдумывая последнюю фразу, потом резко остановился и, просверлив Малюту своим бронебойным взглядом, продолжил:
— Да никто фактически страной не управляет, просто пока ещё работает налаженный механизм и инерция мышления, построенного на страхе. Когда это всё кончится, произойдёт трагедия.
Генерал замолчал. Грубое, слегка рябое и оттого похожее на вырубленное из степного камня лицо потускнело, брови сошлись у переносицы, плечи слегка ссутулились, шаги стали медленнее, казалось, что вся тяжесть ответственности, которую он добровольно взвалил на себя, ломая ненадёжные подпорки, вдруг настигла его и придавила к земле. Тень боли скользнула по застывшим скулам. Плавский по-бычьи мотнул головой, с опаской глянув на собеседника.
Малюта, наэлектризованный близостью и откровенностью шефа, инстинктивно ощущал его состояние и всем своим видом показывал, что ничего не замечает, а полностью поглощён перевариванием полученной информации.
