От своей шалости Маша немного смутилась и, отвернувшись от Еноха, бросила взгляд окрест. Тут она в изумлении замерла, и слова восхищения сами сорвались с ее уст.
– Красота-то какая! Посмотрите, Енох Минович, Белуха открылась!
Они стояли на неширокой горной тропинке, которая, затейливо петляя, упрямо карабкалась к вершине нависшей над разбойничьим станом горы. Внизу, кутаясь в позднем тумане, лежал поросший вековым кедрачом распадок. Только ближние деревья, росшие на краю небольшой покатой луговины, имели более или менее отчетливые очертания, все остальное было размыто до неузнаваемости. Там, дальше, на противоположном берегу этой белесой бездны, вздымались далекие черные горы. Сверху над ними словно парила белоснежная, искрящаяся в золотистых лучах еще не видимого солнца великая и заповедная, продолговатая крыша Белухи – горы строптивой и своенравной. Не всякому она открывалась и бросалась в объятья, словно долгожданному родственнику, воротившемуся в родной дом. Иные охотники неделями караулили ее появление, чтобы пощелкать фотоаппаратами, загнать священный облик в микрочипы и утащить в далекие, воняющие смертью и отходами города. Говорят, что там, в бездушных каменных джунглях, одно лишь изображение горы творило чудеса, лечило, утешало, помогало многим людям остаться хоть в какой-то мере людьми. Не будь она столь недоступна, скорее всего ее бы постигла участь многих святынь мира, которые благодарные любители древностей и экзотики давно растащили на сувениры.
Маша стояла как зачарованная. Ей казалось, еще немного, и она, оттолкнувшись от ветрами отполированного камня, улетит далеко, к белоснежной вершине! Может, и правда: если долго-долго смотреть на эту великую гору, душа твоя может слиться с ней воедино, и тогда тебе откроются тайны мира. Только жизнь твоя и помыслы должны быть чисты, как снега Белухи. Маше было так хорошо, что объятия Еноха нисколько ее не смутили, а скорее наоборот, она прижалась к нему, еще более счастливая от мысли, что вот они оба удостоены чести видеть эту святую для Азии вершину, которая, как добрая и всепонимающая мать, благословляет их на нечто важное и неизбежное.
– Машенька, – боясь спугнуть девичье настроение, тихо произнес опытный Енох, – вы самая прекрасная, чуткая и трепетная девушка, какую я встречал в своей жизни. Он говорил, речь его становилась все более напористой, и Маша чувствовала исходящий от него жар. – У меня все путается в голове, – продолжал он, – это, ей-богу, наваждение. Господи! Как я благодарен судьбе за это ночное путешествие, которое привело меня сюда, на эту гору...
– Нас привело, – сдавленным, будто чужим голосом добавила девушка.
– Да, да, конечно же, нас! Господи, как я рад... Маша, не сочтите за глупость, но я... я... – Енох запнулся на полуслове, кровь стучала в висках, он и сам чувствовал, что трезвый и практичный ум отказывается ему повиноваться. Неведомая и страшная сила переполняет его естество и готова перевернуть весь мир, чтобы только это наивное стояние на открытой ветрам вершине горы никогда не кончалось. – Я люблю вас, Маша! – произнес он, удивив самого себя.
Голова кружилась, казалось, еще чуть-чуть, и она брякнется в обморок. «Господи, мамочки мои, что же мне делать? Что-то надо делать...» – она повернулась к нему, но ответить ничего не успела. Его губы властно и требовательно преградили путь и словам и дыханию. Мир, горы, Белуха – все завертелось и провалилось в мягкую бездну блаженства. Сколько продолжалось это безумие, она не смогла бы ответить, и только одна мысль стучала в голове: пусть это не кончается, не кончается... Сначала мелкая дрожь, а потом неукротимый лихорадочный озноб охватил все ее тело, наполняя его неведомым и непобедимым зовом.
Они разомкнули губы и, глупо глядя друг на друга, жадно глотали широко раскрытыми ртами тягучий горный воздух. А потом, как по команде, рассмеялись. Чуткое горное эхо, стократ усилив их радость, разнесло ее по окрестным горам. Через мгновение весь поднебесный мир уже знал, что два одиночества нашли друг друга и готовы слиться в единое целое.
Потом они еще долго-долго целовались, гонялись друг за другом и просто дурачились. И неизвестно, чем бы все это закончилось, не прерви их веселые игры совсем, как показалось, недалекий выстрел.
– Ой, что это было? – запоздало вздрогнула Маша, поглядывая из-за плеча Еноха в сторону крутого склона, где еще билось эхо смертоносного звука.
Они настороженно прислушались.
Внизу послышался громкий женский крик.
– Господи, да это же, кажется, Эрмитадора! – Маша рванулась вперед, но Енох поймал ее, почти грубо дернув за плечо.
– Значит так, – другим, жестким и незнакомым ей голосом произнес он, – спешить, очертя голову, не следует...
Внизу опять раздались выстрелы. Один, два, три! После третьего медведем взревел какой-то мужик. Хлестануло еще два выстрела, эхо раздробило их об окрестные скалы, и на опешившую парочку гулко упала горная тишина.
Маша не успела ни обидеться, ни испугаться, она лежала на земле, плотно прижатая Енохом, даже не успев сообразить, как это так получилось.
– Маша, – приподнимаясь на руках, произнес мужчина, – дело, кажется, серьезное, лежите спокойно и не вздумайте подыматься, мне показалось, что это в нас стреляли. – Он осмотрелся вокруг и прошептал: – На четвереньках, быстренько, за мной вон к тем камням! – Неловко, но по-звериному проворно, он, смешно вихляя толстым задом, подался к трем большим продолговатым камням, лежавшим над откосом, откуда, вероятнее всего, и стреляли.
Маша, наверное только сейчас по-настоящему испугавшись, покорно следовала за Енохом, больно сбивая о камни локти и коленки. На какое-то время она потеряла из виду его медвежью фигуру, а когда добралась наконец до камней, с ужасом увидела, что его там нет. Машинально пытаясь отряхнуть с брюк зелень и землю, она переползла ближе к краю среднего камня и заглянула за него. Крик ужаса застыл в горле. Прямо перед ней сидел здоровенный бандит, беспомощно прислонясь к горной расщелине, оружие валялось рядом, в луже расплывавшейся по мелкому песку крови. Карие, широко раскрытые глаза неподвижно глядели куда-то вверх. От неожиданности слезы сами собой хлынули из глаз, девушка отшатнулась назад, отползла подальше и, прижавшись к камню, стала испуганно оглядываться. Туман уже давно растаял, но солнце было словно размазано по всему небу плотными облаками. Священная гора скрылась с глаз. От безысходности и страха слезы высохли. Немножко успокоившись, девушка плотнее прижалась к серой каменной стенке и никак не могла решить: следует или не следует ей позвать Еноха? Стоящая вокруг тишина невольно заставила ее прислушаться. Слева кто-то, тяжело дыша и спотыкаясь о камни, поднимался по скале.
16.
В Кремле стоял переполох. Великая держава готовилась к ответственной передаче высшей конституционной должности, и сама процедура находилась, можно сказать, в кульминации. Да-да! Его величество Августейший Демократ готовился передать всю полноту своей неограниченной власти непосредственно самому себе. Конечно же, эта торжественность происходила не с бухты-барахты, а выливалась в самые настоящие равные, прямые и всеобщие выборы. А как же, иначе нельзя! Согласно давней традиции, Преемник не мог оставаться в своей высшей вакансии более двух раз. Как и во всем цивилизованном мире: раз избирают, другой раз переизбирают, и все. Конечно, можно какой-никакой заговор заплести, приморить преемничка, после, скажем, полугодичного властвования – но не рекомендовано Всемирной хартией, да и времена не те! Кругом всеобщие свобода, равенство и полнейшее братство. Чего, собственно, мутить-то зазря? И тут вдруг на тебе – конфуз!
