Посмотрите, граждане, как устроены наши поселения! Ни порядка, ни плана, ни единообразия построек и фасадов. На этой убогой разномастности и взгляду культурного человека остановиться негде. Так вот, после сегодняшнего утреннего инцидента решил я Всевеличайшему Преемнику отправить шифрограмму с предложением срочно издать указ о кардинальной перестройке сельских поселений, малых городов и местечек. Идеальное сельскохозяйственное поселение должно выглядеть следующим образом: на переднем плане парадная улица, имеющая свое название и твердое покрытие, желательно асфальт. По ней запрещено движение гужевого транспорта, прогон скота и выгул птицы. На оную магистраль выходит единообразный штакетник палисадов, усаженный сезонными цветами и декоративным кустарником, за палисадами утопающие в садах весело окрашенные типовые дома, за ними огороды, после скотные дворы и прочие постройки, а завершает все это что? Отвечаю: тыловая дорога, по которой вольно передвигаются коровы, кони, бараны, птица и прочая скотина, а также вывозится на поля навоз...
– И свиньи, – подобострастно вставил кто-то из первых рядов.
– Правильно, и свиньи! И как вам мой проект? Отвечать не надо, вижу, тронул за живое!
Последние слова докладчика потонули в бурных аплодисментах, переходящих в оглушительные овации.
Воробейчиков стоял как великий полководец, отставив вперед левую ногу, заложив кисть правой руки за обшлаг мундира, наслаждаясь своей славой и восхищаясь глубиной данного ему Всевышним ума. Это был настоящий триумф. А потом посыпались многочисленные уточняющие вопросы – о дизайне и цвете оград, о рассаде, и прочее, прочее, прочее. Появилась большая грифельная доска, которую солдаты приволокли из школы, цветные мелки, маленькие флажки на присосках. Новый тип поселения с парадной и тыловой дорогами был явлен населению во всей своей красе.
– Главное, чтобы эта бестолочь не стала претворять в жизнь свои идеи в нашем уделе! – непростительно громко заявила Полина Захаровна сидевшей рядом с ней Глафире. – Пойдем-ка мы отседа, Глаша, а то голова совсем опухнет и ночью не заснем вовсе, да и о пленнице сердечко мое ноет. – Она демонстративно встала и подалась вон, а за ней, словно гусыня за гусаком, переваливаясь с ноги на ногу, засеменила верная товарка.
Наместник в это время чертил красными и синими стрелами пути вывоза коровяка и подвоза свежих кормов по тыловой дороге. Заслышав шум в зале, он возмущенно обернулся.
– А вы это куда без докладу? И не выслушав Всевысочайшего послания о Шамбале? – постучал он указкой по грифельной доске.
– Где уж нам, батюшка, уразуметь твои шибко грамотные речи? Баба, она ровно курица при непутевом петухе, коего ты сечь велел за лишние яйца. Не взыщи, пойдем мы, скотина недоена, делов невпроворот, да и за тыловую дорогу давно пора уже сбегать, а то ведь с утра терпим, – слегка обернувшись, махнула рукой Званская.
– А... Шамбала? – не зная, как урезонить невоеннообязанную, растерянно воскликнул Воробейчиков.
– А что Шамбала? Она, когда время придет, сама вскроется, так старики сказывают! – уже в дверях ответила помещица.
21.
Москву потрясла весть об отставке Джахарийского. Все притихли, затаились в ожидании чего-то неизбежно-страшного. Всем, поголовно всем, а не только небожителям, казалось – вслед за громким увольнением на их головы непременно падет непоправимое, и участь сия не минует ни одного жителя великого города, втиснутого в древнюю радиально-кольцевую клетку. Доподлинно науке пока не известно, отчего происходят подобные переполохи. Однако падение всякой крупной фигуры с отечественного политического Олимпа неизбежно повергает сначала столицу, а потом и всю страну в некий мистический ужас. Общегосударственный ступор парализует остатки евразийской громады, словно грядущий конец света, страхом перед которым уже две тысячи лет с успехом торгуют славные и инославные священнослужители.
Именно об этом парадоксе и рассуждал известный политолог, политтехнолог, телепрорицатель и тайный колдун Кремля Павлин Тойотович Глебовский. Толстомордый, смахивающий на стареющего потасканного хряка, с аккуратным тройным подбородочком, всегда сальными волосами, пустыми, как костяшки домино, глазами, голосом, похожим на органчик, он еженедельно вещал стране неутешительные пророчества и сыпал гневные проклятия в адрес многочисленных врагов суверенной свободы и Августейшего Демократа. Но даже его, прожженного циника, искренне удивлял этот общенародный психоз.
– Мне и иным насельникам бездны госвласти понятны причины нынешнего дурацкого трепета. Нам есть от чего трепетать, – бормотал себе под нос демиург. – Я – другое дело! Без меня все в Кремле встанет и закостенеет, я – паровой котел государственного локомотива! Хотя паровой котел это как-то банально, не пафосно, что-то вроде скороварки. Плохое сравнение, гляди, где-нибудь не ляпни на людях. Нет, я не котел, а нечто другое, но все равно лично мне есть что терять и от чего трепетать. Понятно, отчего трепещут министры, их аппараты и домочадцы. Не надо долго объяснять, отчего трепещут начальники ведомств и департаментов с их экономическими командами, но отчего трепещут те, кто и трепетать-то не должен вовсе? Кто это может объяснить, кто ответит на этот простой вопрос?
Вот свежая статистика. – Глебовский разложил на столе листки с диаграммами. – Чудны дела твои, кто бы ты ни был там, на небесах! Но и даже ты мне внятно не сможешь ответить, почему отставкой Джахарийского так озабочены домохозяйки, работники ЖЭКов, милиционеры, учителя, а главное – пенсионеры, сорок процентов! Во всех газетах, радиоприемниках, телевизорах, утренних электричках и поездах метрополитена – везде шу-шу-шу: «а вы знаете ...сняли?», «а вы слушали?..», «сегодня передали...», «да что вы говорите, какой ужас!» И главное: «Ах, что теперь будет?.. что будет?!»
Да какое вам собачье дело, вы-то здесь при чем? Я, конечно, могу вам ответить, что будет с пенсионеркой тетей Шурой после неожиданной отставки моего всесильного шефа! Ничего не будет, ровным счетом ничего! Как жила она в своей малогабаритной клетушке, так и будет жить ровно столько, сколько отпустит ей Бог на дожитие! Как получала пенсию, начисленную по принятому только у нас в стране принципу: «От каждого – по возможностям, каждому – что дадут», так и будет получать. Как ходила голосовать, так и будет ходить, вот только выбрать она, болезная, никого не сможет: народ-то голосует, а выбирают другие и в другом месте. В этом и заключена великая истина суверенной демократии. Так что поводов у нее и таких, как она, вовсе нет. Ну отчего же тогда народ вибрирует?
– Боится, что и сегодняшнюю малость отберут, да еще войну развяжут, пенсию урежут, проездные отнимут! – услышал Павлин спокойный голос недавно снятого шефа и вздрогнул.
Правая рука как бы невзначай скользнула в нишу между крышкой стола и тумбой с ящиками, вцепилась в большую, забранную в застекленную рамку фотографию; левая – натянув рукав пиджака на внутреннюю сторону ладони, принялась вытирать невидимые на стекле пятна. Для пущей убедительности Тойотович пару раз на него хукнул, еще потер и, как бы любуясь, поставил фото на привычное место, слева от себя. Довольный уловкой, поднял голову, чтобы улыбнуться шефу, и остолбенел – в кабинете никого не было.
