Он кусал себе руки от тоски и упрямства и комкал подушки и простыни. В голове промелькнуло нежное воспоминание о горе шелковых подушек и волнах черных, как вороново крыло, локонов над черными глазами. Вконец измученный, Эрнст вскочил с кровати и стал метаться по комнате.
«О, если бы пойти к ней!» - молнией пронеслось в голове. Эрнст встал как вкопанный. Но тут же проклял себя и издал слабый стон. Однако мысль уже засела в мозгу, она зацепилась там, словно рыболовным крючком, и все прочнее укреплялась. Эрнсту представилось, с какой насмешливой улыбкой встретит его Ланна. Но внезапный прилив крови к голове смыл все сомнения. Черные волоски, фосфоресцируя, светились в темноте.
«Предательство… Измена… Я предатель… Подлец…» прохрипел Эрнст и, дабы утишить боль, снова представил себе Элизабет. Он даже вцепился в оконную раму, чтобы накатившая жгучая волна вновь не подхватила его, и, рыдая, повторял как заклинание: «Фриц… Элизабет… Фриц… Элизабет…» Вдруг Эрнст почувствовал, как его руки обмякли, а горящие глаза стали жадно искать ту странную, чарующую улыбку. Обезумев от любовной тоски, презрения к самому себе и гнева, он бросился к письменному столу и выхватил из ящика кинжал, чтобы вонзить его себе в грудь.
Тут из-за облаков выглянул месяц, и его блеклый свет поплыл по комнате. Эрнст взглянул на полоску сверкающей стали в руке и с горьким смехом отшвырнул ее прочь. «Трус… Трус… Предатель… Жалкий пес… Трус…» - яростные мысли насквозь пронзили его, и Эрнст едва не умер от презрения к самому себе. «Вот теперь ты созрел… Теперь ты готов пойти к ней!» - шипели в нем смутные голоса. Вновь раздался пьянящий звон, он разросся и превратился в голубую бурю и пурпурный ураган, гром и шипенье пенящихся волн заглушили все мысли. Эрнст взлетел на гребень гигантского вала, а потом погрузился в пучину… Красная волна на фоне пурпурного прилива…
Он несся по ночным улицам к дому Ланны, словно за ним гнались.
Дверь не была заперта. Эрнст проскочил коридор и анфиладу комнат и заметил слабый свет в будуаре. Он отдернул портьеру. Темно-красное сияние, исходившее от матового светильника в спальне, сквозь раздвинутые занавеси проникало в сумрак будуара. Ланна лежала на кушетке. Ее обнаженное тело было лишь слегка прикрыто зеленой шелковой накидкой. Свешивалась рука с зажатой в ней книгой. Густые волосы были распущены. Обрамляя бледное лицо с лихорадочно горящими глазами, оничерной волной ниспадали на зеленый шелк.
Эрнст, мертвенно бледный, застыл на пороге. Расширенными, полубезумными глазами он впитывал в себя эту картину.
Ланна приподняла голову с подушки и медленно произнесла своим звучным голосом:
- Мальчик мой! Любимый! Я так тосковала по тебе… Иди же ко мне! - Она протянула к нему руки.
Это добило Эрнста. Он ожидал иронии и насмешки, но кой прием положил его на обе лопатки.
Он упал перед Ланной ниц.
Странная дрожь тронула гордые губы красивой женщины, а в ее глазах блеснула короткая молния.
- Отныне ты всегда будешь со мной?
Зарывшись головой в подушки, он глухо прорыдал:
- Я ведь не могу иначе…
Ланна улыбнулась удивительно милой улыбкой, в которой смешались греховность, томление и грусть. А потом прикрыла зеленым шелком Эрнста и себя вместе с ним.
XI
Сквозь Окно Сказок в мансарду светили звезды. Толстый слой снега лежал на раме. Тем уютнее и приятнее было внутри. Теплый золотистый свет лампы бросал мирные блики на руки присутствующих. Обычно мрачный Бетховен сегодня приобрел разудалое выражение лица. Элизабет пела под лютню плутовские романсы. По углам прятались сумерки, а рюмки и камни сверкали, как волшебные огни.
Вновь пошел снег. Было слышно, как снежные хлопья ложились на стекло. Время от времени белый покров вздрагивал и соскальзывал вниз. В духовке пузырились и шипели печеные яблоки. От горячего чая в коричневых чашках шел пар. Портреты на стенах улыбались и кивали.
- Скажи, дядя Фриц, почему у тебя на столе стоят белые хризантемы? Ведь это цветы для похорон.
- Сам не знаю. Как только я увидел их, сразу понял, что непременно куплю. Они такие красивые, такие спокойные, такие белые - как снег за окном. И о многом напоминают. Ведь я прожил долгую и богатую жизнь - да-да, богатую, несмотря на страдания, - внутренне богатую и прекрасную.
- Почему ты говоришь об этом сейчас, дядя Фриц?
- Потому что цветы напомнили мне об этом.
- Ты сегодня настроен очень торжественно. Оставь эти мрачные мысли. Подумай о весне - мы встретим ее со всей силой ожидания, накопленной за зиму.
- Да, еще одну весну я хотел бы увидеть! Еще раз нарвать красных маков и поставить их в мои вазы! Огненно-красных пьянящих маков - обжигающих цветов легкомыслия. И роз… Жизнь стала тихой, Элизабет.
- Но тишина тоже живая.
- Я этого не чувствую. Она кажется мне похожей на последнее приготовление к долгому сну. У меня осталось одно желание: умереть красиво.
- Дядя Фриц!
- Да, дитя мое… Умереть радостно и перейти в великое Небытие с лицом, не искаженным болью. Конец жизни должен быть, как сама жизнь, - не веселым, не смеющимся, не ожесточенным, не смиренным. Нет, он должен быть исполнен той светлой радости древних греков, которая заключала в себе все - и ликование, и смирение, и конечное преодоление… Концентрированная радость…
Фриц взял кусочек желтого мела и написал на стене:
«Конец должен быть радостным».
- Дядя Фриц, оставь эти грустные мысли.
- Странной жизнью мы живем, Элизабет. Когда-то ты пришла сюда, чтобы получить у меня опору и поддержку. Теперь мы почти поменялись ролями. Ты повзрослела, Элизабет, и стала женщиной. Последние месяцы очень сильно продвинули твое созревание. Эрнсту будет трудно узнать тебя.
- Эрнст… - Элизабет умолкла, задумчиво глядя перед собой.
- Он давно не писал тебе?
- Не в том дело…
- Это кризис…
- Или конец…
- Это кризис, Элизабет.
- Да, дядя Фриц…
На лестнице послышались шаги. С головы до ног в снегу, в комнату ввалились смеющиеся Фрид и Паула. Паульхен притащила с улицы снежок, чтобы одарить им дядю Фрица, однако в последний момент, когда Фриц уже искал, где бы укрыться, передумала и опустила снежок за шиворот Фрнду, и тот весь затрясся от холода и неожиданности.
Когда наконец все уселись за стол, Фрид поведал о своих взаимоотношениях с госпожой советницей. Ей взбрело в голову позировать для портрета в летнем платьице и с игривым выражением на лице, повернутом вполоборота.
- Вы только представьте себе, друзья, какая наглость! Она приходит каждый раз в сопровождении горничной, которая тащит целый чемодан. Советница - в шубе, с муфтой, при вуали - входит, словно Диана, Юнона или Паллада, шумя юбками, и вместе с горничной скрывается за ширмой, чтобы вскоре выпорхнуть из-за нее, изображая юную застенчиво-кокетливую милашку. Я уже заработал двести марок на карикатурах, рисуя эту расплывшуюся физиономию с неподражаемо игривой миной. Такой материал грешно упускать! Горничная- ее берут с собой для приличия, как собачку, - веселится от души. Но при всем при этом советница - добрая душа. Что есть, то есть.
