— Вы действительно собрали подписи эмигрантов против Гирша?
— Конечно, нет. Поэтому я и запросил всего тысячу долларов, а не всю сумму. Пускай Гирш считает, что он еще легко отделался.
— По-вашему, он считает, что совершил выгодный бизнес?
— Да, бедный мой Росс, — сказал Кан сочувственно, — так устроен мир.
— Мне хочется поехать в какое-нибудь тихое местечко, — сказал я Наташе. — За город или к озеру, где не будешь обливаться потом.
— У меня нет машины. Позвонить Фрезеру?
— Ни в коем случае.
— Совсем не обязательно брать его с собой. Мы просто одолжим у него машину.
— Все равно не надо. Лучше поедем в метро или на автобусе.
— Куда?
— Вот именно, куда? В этом городе летом, по-моему, вдвое больше жителей, чем обычно.
— И повсюду — жара невыносимая. Бедный мой Росс!
С досады я обернулся. Сегодня меня уже второй раз назвали «бедным Россом».
— Нельзя ли поехать в «Клойстерс», где выставлены ковры с единорогами? Я их никогда в жизни не видел. А ты?
— И я не видела. Но музеи по вечерам закрыты. Для эмигрантов тоже.
— Иногда мне все же надоедает быть эмигрантом, — сказал я, еще более раздосадованный. — Сегодня я, к примеру, весь день был эмигрантом. Сперва с Силверсом, потом с Каном. Как ты относишься к тому, чтобы побыть просто людьми?
— Когда человеку не надо заботиться ни о своем пропитании, ни о крове, он перестает быть просто человеком, дорогой мой Руссо и Торо. Даже любовь ведет к катастрофам.
— В том случае, если ее воспринимают иначе, чем мы.
— А как мы ее воспринимаем?
— В общем плане. А не в частном.
— Боже правый! — сказала Наташа.
— Воспринимаем, как море. В целом. А не как отдельную волну. Ведь ты сама так думаешь? Или нет?
— Я? — В голосе Наташи слышалось удивление.
— Да, ты. Со всеми твоими многочисленными друзьями.
Наступила краткая пауза. Потом она сказала:
— Как по-твоему, рюмка водки меня не убьет?
— Не убьет. Даже в этой душной дыре.
Злясь без причины, я попросил у Меликова — сегодня дежурил он бутылку водки и две рюмки.
— Водку? В такую жару? — удивился Меликов. — Будет гроза. Парит ужасно. Хоть бы у нас установили какое-то подобие кондиционера. Эти проклятые вентиляторы только месят воздух.
Я вернулся к Наташе.
— Прежде чем мы начнем с тобой ссориться, Наташа, — сказал я, подумаем, куда нам пойти. Ссориться лучше в прохладе, а не в такой духоте. Я отказываюсь от загородной прогулки и от озера. И на сей раз я при деньгах. Силверс вручил мне комиссионные.
— Сколько?
— Двести пятьдесят долларов.
— Вот скряга. Пятьсот было бы в самый раз.
— Ерунда! Он объяснил, что, в сущности, ничего мне не должен. Он уже якобы давно знаком с миссис Уимпер. Вот что меня разозлило. А не сумма. Сумма показалась мне вполне приемлемой. Но я ненавижу, когда мне делают подарки.
Наташа поставила рюмку.
— Ты всегда это ненавидел? — спросила она.
— Не знаю, — сказал я с удивлением. — Наверное, нет. Почему ты спрашиваешь?
Она внимательно взглянула на меня.
— Мне показалось, что несколько недель назад это было тебе безразлично.
— Думаешь? Может быть. У меня нет чувства юмора. Наверняка все дело в этом.
— Чувства юмора у тебя хватает с избытком. Впрочем, сегодня оно тебе, возможно, изменило.
— Кто в силах сохранить чувство юмора при такой жарище?
— Фрезер, — тут же ответила Наташа. — В любую погоду юмор бьет в нем ключом, даже в зной.
Множество мыслей разом пронеслось у меня в голове, но я не сказал того, что хотел сказать. Вместо этого я спокойно заметил:
— Он мне очень понравился. Да, ты права, юмор бьет в нем ключом. В тот вечер он был очень занимательным собеседником.
— Дай мне еще полрюмки, — сказала Наташа, смеясь и поглядывая на меня.
Я молча налил ей полрюмки.
Она встала, погладила меня и спросила:
— Куда же ты предлагаешь идти?
— Я не могу затащить тебя к себе в номер, здесь слишком много народа.
— Затащи меня в какой-нибудь прохладный ресторан.
— Хорошо. Но не к рыбам в «Морской царь». В маленький французский ресторанчик на Третьей авеню. В бистро.
— Там дорого?
— Не для человека, у которого в кармане двести пятьдесят долларов. Каким бы путем они ему ни достались, — в подарок или не в подарок.
Глаза у Наташи стали ласковые.
— Правильно, darling, — сказала она. — К черту мораль!
Я кивнул. У меня было такое чувство, словно я едва избежал множества разных опасностей.
Когда мы выходили из ресторана, уже сверкали молнии. Порывы ветра вздымали пыль и клочки бумаги.
— Началось, — сказал я. — Надо поскорее поймать такси!
— Зачем? В такси воняет потом. Давай лучше пойдем пешком.
— Хлынет дождь. А ты без плаща и без зонтика. Будет ливень.
— Тем лучше. Сегодня вечером я как раз собиралась мыть голову.
— Ты промокнешь до нитки, Наташа.
— На мне нейлоновое платье. Его и гладить не придется. В ресторане было даже чересчур прохладно. Пойдем! А в случае чего спрячемся в каком-нибудь подъезде. Ну и ветер! Прямо сбивает с ног. И будоражит кровь!
Мы жались поближе к стенам домов. Молнии сверкали теперь над небоскребами беспрерывно: казалось, они возникают в густой сети труб и кабелей под землей. А потом полил дождь; большие темные капли падали на асфальт; сперва мы увидели дождь, а уже потом ощутили его.
Наташа подставила лицо под дождь. Рот у нее был приоткрыт, глаза зажмурены.
— Держи меня крепко! — крикнула она.
Ветер усилился, за секунду улица опустела. Только в подъездах жались люди, да время от времени кто-нибудь, согнувшись, быстро пробегал вдоль домов, влажно заблестевших под серебристой пеленой дождя. Дождь барабанил по асфальту, и улица превратилась в темную, бурлящую неглубокую реку, в которую градом сыпались прозрачные копья и стрелы.
— О Боже! — воскликнула вдруг Наташа. — Ты же в новом костюме.
— Поздно заметила, — сказал я.
— Я думала только о себе. А на мне ничего такого нет. — Наташа подняла платье почти до бедер, мелькнули короткие белые трусики. Чулок на ней не было, а в ее белые лаковые босоножки на высоких каблуках ручьями лилась вода. — Ты — совсем другое дело. Что будет с твоим новым костюмом? Ведь за него даже не все деньги внесены.
