Конференц-зал на третьем этаже забит работниками горкома и
райкомов, партактивом крупнейших предприятий. Кирилл Градов в своей вечной
затрапезе, люстриновом «спинжаке» и ситцевой косовороточке, по внешнему виду
гораздо ближе к людям окраин, чем к холеным людям центра, и этим он чрезвычайно
доволен. Впрочем, старшие товарищи высоко ценят его теоретическую
подкованность, а к маленьким псевдодемократическим чудачествам относятся
снисходительно: у молодого человека впереди достаточно времени, чтобы постичь
неписаные правила партийного этикета. Державший речь секретарь МК как раз являл
собой идеальный тип растущего партийца середины двадцатых годов: сталинского
фасона френч, рыковская бородка, бухаринская всезнающая усмешечка.
– Товарищи, – говорил он, – оппозиция
предпринимает отчаянные усилия обратиться к рабочим через голову партии. Группа
их лидеров явилась в ячейку завода «Авиаприбор», была предпринята попытка
прямого срыва партийных решений. Другие организовали собрание ячейки группы
тяги Рязанской железной дороги, и рабочие вынуждены были принять
председательство таких сомнительных товарищей, как Ткачев и Сопронов! Там
выступал член Политбюро Троцкий. В ячейке Наркомфина выступал Рейнгольд.
Оппозиция также разослала своих гастролеров по заводам
«Богатырь», «Каучук», «Морзе» и «Икар». С прискорбием следует заметить, что
Госплан и Институт красной профессуры стали настоящими форпостами оппозиции, их
люди совершают постоянные вылазки и агитируют рабочих Трампарка и Завода
Ильича.
То же самое происходит в Ленинграде, но это сейчас не наша
забота. Главная задача коммунистов Москвы – пресечь все контакты вождей
оппозиции с рабочими. Говоря откровенно, лучшим решением вопроса было бы
подключение органов ГПУ, но мы сейчас не можем пойти на это: поднимется
страшный вой. Сегодня мы должны разослать группы нашего актива по всем
предприятиям, где, по надежным сведениям...
Секретарь МК ухмыльнулся. «Красноречивая ухмылка, –
подумал Кирилл, – сугубо чекистская, всесильная, наглая и темная ухмылка».
Он вдруг почувствовал, что ненавидит этого человека, но тут же отогнал это
предательское «либеральное» чувство. Зачем видеть в нем гадкого человека,
вообще отдельного человека? Это представитель партии, и сейчас у нас одна
задача – не допустить раскола!
– ...По надежным сведениям, – продолжал секретарь
МК, – вечером будут предприняты новые попытки срыва партийных решений.
Товарищ Самоха, немедленно приступайте к распределению товарищей по группам.
Закончив выступление, секретарь МК спустился к массам,
ответил на несколько вопросов, в основном отсылая спрашивающих к товарищу
Самохе, потом с явным облегчением удалился во внутренние покои. Там, за дверью,
мелькнул дивный, располагающий к отдыху диван.
Товарищ Самоха, жилистый чекистский оперативник в
традиционной кожанке, которую он явно донашивал со времен более веселых,
деловито распределял путевки по заводам. Протянув Кириллу бумагу со штампом
ВЦСПС (узаконенная липа, на случай оппозиционных провокаций, будто МК и ГПУ
организовали обструкцию), он без церемоний сказал:
– Ты, Градов, со своей группой отправишься на объединенное
собрание тяги, пути и электротехники Рязанской жэдэ. Там к вам подойдут наши
товарищи из Управления. Положение напряженное. Могут появиться высшие вожди
оппозиции. Среди рабочих там брожение, а всем известно, что Лев Давыдович на
толпу действует гипнотически. Вы должны провалить их резолюции! Любыми
методами! Постоянный контакт с ГПУ! Как можно больше личных бесед с рабочими!
Запоминайте колеблющихся. Все ясно?
Кирилл подумал: «Вот и моя война начинается, обходные
маневры, обманные действия, дымовые завесы».
– Все ясно, товарищ Самоха!
После раздачи путевок актив был приглашен на обед в
горкомовскую столовую. Делегаты отправились туда не без удовольствия: обещались
разносолы вроде семги, тушеного гуся, заливного поросенка. Кирилл, однако,
остался верен себе. Товарищи могут смеяться над уравниловкой, но мне с моим
буржуазным благополучным прошлым надо держаться своих принципов.
Он вышел из МК и на Солянке засел в дешевой столовке. Мясные
щи, макароны по-флотски и кисель стоили ему меньше рубля, точнее 87 коп. Сидя у
окна со своей едой, он смотрел на едоков в сводчатом зале столовки и в окна на
москвичей, вся жизнь которых, казалось, вертелась вокруг трамваев: прыгают в
трамвай, выпрыгивают из трамвая, смотрят на часы в ожидании своих «Аннушек» и «Букашек»,
разбегаются с остановок, чтобы пересесть на другие трамваи. В Москве в
последние годы установилась почему-то немыслимая спешка, все бегут, впрыгивают,
выпрыгивают, кричат друг другу «ну, пока!», «всего!»; и никто не догадывается,
что сегодня произойдут события, которые, может быть, определят будущее страны
на данный конкретный период реконструкции.
* * *
Ранним вечером того же дня Вероника Градова, молоденькая
комдивша, сидела в сквере, что на углу Кузнецкого и Петровки. Весь день она
ходила по лавкам, приценивалась, примерить, увы, ничего уже было нельзя, кроме
шляпок. В конце концов она даже купила себе кое-что, глубоко заветное, а именно
контрабандную польскую жакетку. Недавно как раз прочла сатирические строчки
Маяковского в «Известиях»: «Знаю я – в жакетках этих на Петровке бабья банда.
Эти польские жакетки к нам привозят контрабандой» – и зажглась в своем Минске –
непременно, непременно оказаться на Петровке и заполучить польскую жакетку. Не
все же время брюхатиной буду ковылять, скоро уж и обтяну жакеткой осиную талию,
примкну к этой «бабьей банде» на Петровке. Сатирик, сам того не желая, из
негативного образа сделал какой-то клан посвященных, дерзких москвичек в
«польских жакетках». Пока что все-таки придется пребывать в ничтожестве.
Она вдруг поняла, что ее больше всего ранит – отсутствие или
полное равнодушие мужских взглядов. Раньше у каждого мужчины при виде красавицы
появлялось в глазах некоторое обалдение, и не было ни одного, буквально ни
одного, который не посмотрел бы вслед. Теперь никто не смотрит, все утрачено,
беременность – это преждевременная старость.
Она нервно посматривала на часы: Никита опаздывал, а Борис
IV толкнул пару раз ножкой. Почему все так уверены, что будет мальчик?
Градовская патриархальщина. Вот возьму и рожу девчонку, а потом брошу своего
солдафона и уеду в Париж, к дяде. Выращу француженку, звезду экрана, новую
Грету Гарбо... уеду с ней еще дальше, в Голливуд... Вот так когда-нибудь мое
лицо – ее лицо – вернется в эту паршивую Москву, как плакат Мэри Пикфорд на афишной
тумбе.
Ей стало не по себе, она приложила руку к животу под
широченным пальто, дыхание сбивалось. Не дай Бог, начну прямо здесь. За афишной
тумбой с именами Пикфорд, Фербенкса и Джекки Кугана, а также гимнастов
Ларионова – Диаболло остановился извозчик. С дрожек соскочил военный. Она не
сразу сообразила, что это Никита.
– Ну, наконец-то! – вскричала она, когда он
приблизился, весь в своих нашивках и бранденбурах.
