Она заиграла еле слышно. Муж и дочь благоговейно слушали,
переглядывались любовно. Пифагор тоже стал слушать, сидя в позе идеально
послушного пса, поводил ушами. Появилась и встала в дверях Агаша. Из спальни
наверху вышли Никита и Вероника, которая немедленно после родов взялась за свое
привычное дело – сиять красотой. Кирилл, как оказалось, давно уже сидел на
лестнице, глаза его были закрыты. Когда в кабинете были открыты обе его широкие
двери, из него как бы просматривался весь объем старого, крепкого дома. Нина
обводила глазами этот объем родного гнезда. Господи, как же я их всех люблю,
даже дурацкого Кирку! Я просто не имею права так сильно их всех любить... В
спальне заплакал разбуженный ребенок. Мэри Вахтанговна бросила клавиши:
– Ну, вот, пожалуйста, Борис Четвертый гневаются!
* * *
Первый снег пошел в конце октября. Физик Леонид Валентинович
Пулково ехал в трамвае вдоль Чистых прудов, когда в молочно-голубоватом небе
начали парить эти почти невесомые кристаллы. Автоматически отметив, что бабьему
лету конец, он приготовился к выходу. Ему было не до наблюдений за природой: в
последние дни слежка за ним стала не просто навязчивой, а какой-то
демонстративной. Вот и сейчас на площадке вагона стоит типчик в шляпе, явный
сыщик, который не только не скрывается, а, наоборот, как бы желает быть
увиденным, показывает, будто играет в фильме, что именно вот как раз этот
джентльмен в английском реглане и шапке пирожком из астраханского каракуля как
раз и является объектом его забот. Даже ничему не удивляющиеся москвичи с
недоумением оборачиваются.
Трамвай тормозил у остановки, и сыщик, опять же рисуясь,
подчеркиваясь, высовывался из вагона и показывал кому-то на Пулково – здесь,
мол, он, все в порядке! На остановке Пулково ждали уже два типуса. Они тоже не
скрывались, отвечали на жестикуляцию из трамвая и смотрели с кривыми улыбками
на выходящего профессора.
Пулково, проходя мимо, иронически приподнял свой «пирожок».
Типусы гыкнули, хмыкнули, переглянулись и тут же последовали за «недорезанным
буржуем», держась на положенном расстоянии, то есть очень близко.
В последние дни Пулково стал жалеть, что не принял
приглашения Бо и не переехал в Серебряный Бор. У него уже не было уверенности,
что кто-то не проникает без него в его холостяцкую квартиру. Более того, он не
мог бы даже поручиться, что кто-то не ходит по ночам, когда он спит. Он
наталкивался на шпиков повсюду – на лестнице, в подворотне, в трамвае, в
книжном магазине, возле института и внутри института, даже на концертах в
консерватории, которые он посещал неизменно по абонементу уже много лет. Что
делать? Обратиться в милицию – смешно, писать жалобу в ГПУ – унизительно.
Он завернул в свой переулок и сразу увидел возле дома, прямо
под козырьком матового стекла в стиле арт декор, большой черный автомобиль. На
шоферском месте сидел красноармеец. «По мою душу», – подумал он, и ему
даже стало легче: наконец-то все выяснится. Двое, один в цивильном пальто,
другой в форме ГПУ, вышли из автомобиля.
– Профессор Пулково, Леонид Валентинович? – спросил
первый чекист. – Здравствуйте, мы из ОГПУ. Извольте ознакомиться, ордер на
обыск вашей квартиры.
Секунду подержав выправленный по всей форме ордер в недрогнувшей
(что это было за странное самообладание?) руке, Пулково вернул его
предъявителю.
– Что же вы ищете? – спросил он с улыбкой.
Второй чекист выпалил с мрачным автоматизмом:
– Вопросы задаем мы!
За спиной профессора уже стоял красноармеец с увесистым
пистолетом на поясе. Джентльменским жестом Пулково пригласил всех
присутствующих пройти внутрь.
* * *
Обыск подходил к концу. Чекист, копавшийся в письменном
столе профессора, закрыл все ящики и присоединился к своему товарищу,
возившемуся у высоких книжных полок. Пулково, как и полагается, с трубкой в
зубах сидел в глубоком кресле. На коленях у него нежился кот.
С точки зрения кота, ничего особенного в уютной холостяцкой
квартире, где, к сожалению, запах табака несколько преобладал над его, котовскими,
сокровенностями, не происходило. Просто к папе зашли два библиофила. Даже то,
что в дверях истуканом стоял солдат, не казалось коту чем-то особенным.
– Ну, вот и все, – сказал первый чекист, тот, что был в
хорошей штатской одежде. – Мы ничего не изымаем, кроме вот этого. –
Он показал пальцем на висящую на стене карту Англии с флажками, отмечающими
путешествия профессора.
– Да зачем вам она? – изумился Пулково.
– Вам все объяснят позднее. А теперь, профессор, вам
придется поехать с нами.
– Прикажете понимать как арест? – быстро произнес
Пулково фразу, которая все у него вертелась, пока сыщики копались в бумагах и
книгах.
Чекист усмехнулся:
– Назовем это «чрезвычайно важной встречей».
Пулково пожал плечами:
– Я могу и не поехать, если это не формальный арест.
– Это исключено, профессор. Вы поедете. – Чекист
нагнулся и снял с колен Пулково его роскошного персидского кота.
Вот этого кот не любил. Никто, кроме папы, не имел права
брать его под пузик. Он зашипел и царапнул руку библиофила. Второй чекист, тот,
что имел одну шпалу в петлице, снял со стены карту Англии и стал скатывать ее в
рулон. Только тогда, при виде этого вроде бы вполне простого действия, Пулково
как-то неадекватно, почти конвульсивно содрогнулся.
– У вас есть йод? – спросил первый чекист, зажимая
оцарапанную руку.
В ранних сумерках машина с Пулково выехала на кишащую
извозчиками и грузовиками Лубянскую площадь. Печально знаменитое массивное
здание в стиле конца века приближалось сквозь усилившийся снегопад. Нынче, в
разгар нэпа, здание это, в котором когда-то помещалась мирная страховая
компания, уже не наводило такого ужаса, как прежде, в дни «красного террора» и
«военного коммунизма», однако и теперь здание это в обиходе предпочитали не
упоминать, а если и упоминали, то как-то косо, с двусмысленной улыбкой, с
мгновенной неуклюжестью в жесте и походке, что, бесспорно, свидетельствовало об
укоренившемся страхе. В пивных под сильным градусом московские мужики иной раз
толковали о «подвалах Лубянки», о том, что там и сейчас не затихает мокрая
работа. Ходили по городу слухи о трех жутких лубянских палачах, которых
именовали в духе гоголевского Вия: Рыба, Мага и Гель.
