Он положил ей руку чуть-чуть ниже талии. Круп Галины
немедленно ушел из-под руки, как льдина из-под сапога в ледоход. Крупные боты
сбились на нервный галоп.
– Переведите мне, пожалуйста, все эти лозунги, –
попросил Рестон.
Манежная площадь на всем протяжении была заполнена отрядами
участников парада; они или стояли «вольно», или маршировали на месте, или
начинали двигаться по направлению к Кремлю. Серый денек был крепко подогрет
повсеместным полыханием одноцветных, то есть кумачовых, знамен. Со стен
Исторического музея, Гранд-отеля и здания бывшей Думы смотрели портреты Ленина,
Сталина, Бухаpина и других членов Политбюро. «В принципе на этих портретах одно
и то же лицо», – подумал Рестон. Меняются от вождя к вождю только
очертания растительности.
Галина торжественным тоном переводила призывы с огромного
полотнища на фасаде Исторического музея:
– «Взвейтесь, красные знамена! Пролетарии мира! Труженики
всей земли! Готовьтесь, организуйте победу мировой революции!»
«Вот оно как, – хмыкнул Рестон, – где же ваши
принципиальные различия, господин Устрялов?»
Проходившие мимо части Красной Армии демонстрировали новинку
– яйцеподобные стальные шлемы. Промаршировал санитарный отряд женщин в голубых
косынках. Марширует на месте полк Осоавиахима. Рядом машет сжатыми кулаками
полк «Красных фронтовиков Германии», часть из них, несмотря на московский
промозглый холод, в коротких баварских штанишках. Здоровенные молочные ляжки.
«Фронтовики» вызывают умиление у московской публики. Подвыпивший субъект в
пролетарской фураженции плачущим голосом обращается к немцам: «Пулеметиков бы
вам, браточки, пулеметиков бы! Показали бы вы тогда Гинденбургу!»
«Зиг хайль!» – ревут хорошо отъевшиеся в Москве немцы.
Через репродукторы по всей площади начинает разноситься
произносимая с трибуны Мавзолея речь Николая Бухарина. Парад начался. Рестон и
переводчица ускоряют шаги.
– Пролетарии! – театральным голосом взывал
Бухарин. – Трудящиеся крестьяне! Бойцы Красной Армии и Флота! Пять лет с
винтовкой в руке мы сражались против несметных сил врага! Мы разбили их
вдребезги! Мы переломили хребет помещику! Мы ниспровергли банды капиталистов!
Пять лет мы сражались против разрухи и нищеты, частного капитала и паразитов!
Мы подняли страну из бездны, мы быстро идем вперед! Мы тесним капитал, мы
окружаем кулака! Кто мы? Массы! Миллионы! Рабочие, крестьяне-труженики! Да
здравствует Великая Октябрьская революция!
«И после таких речей тут люди еще на что-то
надеются», – подумал Рестон.
«Почему бы ему не подарить мне эту авторучку? –
подумала переводчица, глядя, как гость – „гость непростой, даже опасный“, предупредили
ее, – не замедляя хода, ставит стенографические закорючки в блокноте своим
„монбланом“ с золотым пером. – Ах, я была бы без ума от этой авторучки!»
– Скажите, Галина, это правда, что оппозиция сегодня
собирается выступить? – спросил Рестон. – Говорят, что будет своего
рода параллельная демонстрация, вы не слышали?
Она пошла крупной дрожью. Вот уж правильно предупреждали!
Опасный!
– Да как же вы можете это говорить в такой день, господин
Рестон?! Всенародный праздник, господин Рестон! Разве вы не симпатизируете
нашей стране?
– Нет, не симпатизирую, – буркнул он.
* * *
В десять утра на Кремлевской стене вспыхнула огненная цифра
«Х». Из ворот Спасской башни на белом коне выехал наркомвоенмор Ворошилов.
Всадник он был явно неплохой, в седле сидел вольготно, видно было, что
наслаждался сегодняшней миссией: тысячи глаз устремлены на него, «первого
красного офицера»! После завершения церемонии принятия рапортов мимо Мавзолея
пошла кавалерия: всадники в остроконечных «буденновских» шлемах держали пики с
разноцветными флажками.
«Странная униформа, – строчил Рестон в свой
блокнот. – Армия Хаоса. Гог и Магог».
* * *
Будто для того чтобы усилить это впечатление «опасного
гостя», через площадь на всем скаку прошел национальный полк Кавказа. Летели
черные бурки и голубые башлыки.
На трибунах для иностранных гостей, где преобладали
разноплеменные коммунистические делегации, воцарился полный восторг.
Оглядываясь, Рестон видел горящие глаза и поднятые в пролетарском приветствии
кулаки.
Кто-то, кажется группа испанцев, запел «Интернационал». Тут
же на разных языках загремела вся трибуна. Кто-то, принимая за своего, положил
Рестону руку на плечо. «Мерзавцы», – думал журналист, улыбаясь, показывая
все тpидцать два американских зуба.
* * *
За трибуной Мавзолея в комнате отдыха был сервирован большой
стол с вином, закусками и огромным самоваром. Здесь наблюдалась постоянная
циркуляция вождей, среди которых мельтешили Молотов, Калинин, Томский,
Енукидзе, Клара Цеткин, Галахер, Вайян-Кутюрье... В открытые двери доносились
музыка и гром парада.
Сталин и Бухарин пили чай в уголке. Стаканчик слегка
дребезжал о подстаканник в непролетарской лапке Николая Ивановича. Иосиф
Виссарионович олицетворял стабильность, кусок за куском ел бутерброд с икрой.
Как все грузины, он умел есть. Бухарин, истый наследник бездарной
позитивистской интеллигенции, хлебал неаппетитно, шептал:
– Иосиф, есть точные сведения, что оппозиция выступит по
крайней мере в Москве и Ленинграде.
Сталин улыбался, то есть слегка распускал рот под усами:
– Не волнуйся, Николай. Рабочий класс не допустит бесчинства
кучки негодяев.
– Менжинский в курсе дела? – нервно интересовался
Бухарин.
Сталин хмыкнул:
– Не волнуйся, дорогой.
Характер шума за дверьми между тем изменился. Мерное уханье
маршировки увядало. Вразнобой играло несколько оркестров. Многотысячное
шарканье подошв. Хаотическая многоголосица. Выкрики любви к правительству.
Начиналась демонстрация трудящихся столицы.
Рестон допытывался у переводчицы, что это за дикие
карикатурные фигуры плывут над колоннами. Та сначала вздыхала, закатывала
глаза: ну это так, ну, в общем, политическая сатира, но потом, закусив губу, с
некоторой даже злостью – вот, мол, вам за гадкое любопытство – выложила:
– Вожди британского империализма Макдональд и Чемберлен!
