Ага, понятно, Рестон теперь и сам уже начинал разбираться.
Вот плывет огромная фанерная фигура мирового рабочего с кувалдой. Перед ним
оскаленные зловещие рожи империалистов в цилиндрах и с сигарами. Ражие парни,
хохоча, тянут веревку. Рабочий вздымает кувалду и обрушивает ее на цилиндры.
После справедливого наказания кувалда снова вздымается, а цилиндры
выпрямляются. «Смешно, что он не может нанести окончательно сокрушающего удара,
иначе провалится все шоу», – зловредничал в записной книжке Рестон.
Вдруг пошла какая-то необозримая колонна китайцев. Над ней
на ходулях вышагивали империалистические чучела. Сатирический мотив затем
схлынул. Колонны московских предприятий плакатами и передвижными радостными
диаграммами рапортовали о своих достижениях. Тут и там проплывали портреты
Сталина, Калинина, Рыкова. Представители колонн кричали в большие из
оцинкованной жести рупоры:
– Да здравствует Сталин!
– Да здравствует всесоюзный староста!
– Да здравствует наше родное Советское правительство!
Рабочие завода имени Ильича развернули широкий транспарант:
«За ленинизм, против троцкизма!»
* * *
Главная улица Москвы Тверская с ее гостиницами, ресторанами
и магазинами была запружена медленно продвигающимися в сторону Красной площади
колоннами демонстрантов. Погода в целом благоприятствовала излиянию чувств,
как, впрочем, и возлиянию ободряющих напитков. Бодрили и оркестры, шлось
хорошо.
Над демонстрантами, на балконе гостиницы «Париж», стояли
шесть фигур руководящего состава. Они приветствовали колонны, выкрикивали в
рупоры лозунги революционного характера, бросали праздничные листовки.
Проходящие под балконом «михельсоновцы» отвечали громким «ура» и
аплодисментами.
– Кому вы аплодируете, товарищи?! – надрывался Кирилл
Градов. – Ведь это же оппозиция! Троцкисты! Раскольники!
Он стоял на платформе грузовика с откинутыми бортами. Вместе
с ним орали во все стороны несколько других агитаторов Краснопресненского
райкома ВКП(б).
«Михельсоновцы» сначала и их просто награждали
аплодисментами, потом стали соображать – что-то не по-праздничному базлают
товарищи. Потом стали внимательнее приглядываться к «Парижу», пошел в ход
классовый прищур – и впрямь что-то не то: в окнах гостиницы портреты Троцкого и
Зиновьева, с балкона, если разобраться, доносится несуразное «Долой сталинский
бюрократизм!»... а вон листовочка парит, пымай ее, Петро, да прочти! Прочесть
мало, тут карикатура на нашу партию, товарищи. Вот гляньте: «ВКП(б) за
решеткой».
«Во влипли, братцы!» – захохотал кто-то. Другой кто-то
яростно заорал, потрясая кулаком: «Надули, сукины дети, испортили праздник!» Из
переулка вырвалась группа молодых, краснощеких, пошла пулять яблоками по
балкону: «Бей гадов!»
У входа в гостиницу стояла довольно плотная, не менее двух
сотен, толпа оппозиционеров, преобладали люди студенческого и интеллигентного
вида, было, однако, немало и рабочих. Покачивалось несколько раскольнических
лозунгов: «Да здравствует оппозиция!», «Да здравствуют вожди мирового
пролетариата товарищи Троцкий и Зиновьев!» Все новые и новые группы молодчиков
выскакивали из переулков, разрезали колонны, теснили митингующих, выхватывали
то одного, то другого, сильно давали по шее или под дых, швыряли на мостовую. В
ораторов на балконе все гуще летели паршивые яблоки, галоши. Оппозиционеры,
видя, что каша заваривается вкрутую, пытались соединить руки, выкрикивали
хором: «Долой Сталина! Долой сталинизм!» – защищались неумело и ничтожно, будто
толстовцы собрались, а не такие же яростные коммунисты.
Подъезжали один за другим милицейские фургоны.
Организованных патриотов становилось все больше, к ним присоединялись и
демонстранты из проходящих колонн, и вскоре теснение оппозиции превратилось в
повальное избиение. Оппозиционеры, бросая плакаты, пытались выбраться из толпы,
скрыться в подъездах. Их тут же перехватывала милиция и без церемоний распихивала
по фургонам.
Кирилл с райкомовского грузовика не без содрогания смотрел
на разворачивающуюся картину. Литературные ассоциации, которыми, естественно,
был богат градовский дом, услужливо подталкивали сопоставить происходящее с
чем-то из «позорного прошлого», некий повтор, deja vu:
[1] налет
охотнорядцев на митинг социал-демократов.
Рядом потирал руки радостно возбужденный товарищ Самоха.
Борясь с отвращением, Кирилл взял чекиста за пуговицу.
– Что происходит, Самоха? Вы спустили с цепи Марьину Рощу!
Большой и складный мужик Самоха даже не повернул к юнцу
головы.
– Ничего, ничего, – приговаривал он. – Это им
пойдет впрок! Не будь интеллигентским хлюпиком, Градов! История шутить не
любит!
«Может быть, он и прав, – подумал Кирилл. – Скорее
всего, он прав, пора уж раз и навсегда, как Ленин учил, выбросить белые
перчатки. А чем я лучше этого Самохи? Не я ли весело смотрел, как на
Преображенском висели двое таких же вот, в шпанских кепариках?»
Вдруг он увидел неподалеку, как двое, как раз двое и как раз
«таких же вот», в кепариках с обрезанными под корешок козырьками, тащат женщину
с портретом Троцкого в руках. Один сорвал с нее платок, другой ухватил за
волосы. Не помня себя, Кирилл спрыгнул с грузовика и бросился на выручку.
Троцкий с переломанной палкой резко вылетел из рук женщины,
в последний раз на сотую долю мига косым планом зафиксировался над бурлящей
толпой – эх, а ведь совсем еще недавно жарили под тальяночку: «Посмотри-кось ты
на стенку, етта Троцкого портрет, на носу очки сияють, буржуазию
пугают»! – и свалился в грязь под ноги. Рифленая подошва немедленно
прогулялась по легендарному лицу. Бросив женщину, молодчики принялись за
Кирилла. Схватили за грудки, придавили к стене. Морды их сияли счастьем: эх,
жизнь – прогулка!
Кирилл сопротивлялся, чем еще больше их веселил. Теперь один
давил ему на шею, пригибая голову к земле, а второй заворачивал руку за спину.
– Пустите! – отчаянно завопил Кирилл. – Я не... я
не троцкист! Я за... генеральную линию партии!
Ребята заржали:
– Ты за генеральную, а мы за солдатскую!
Неторопливо подошедший к возящейся троице «рыцарь революции»
Самоха в своих кожаных доспехах – явно не спешил, чтобы и хлюпику Градову
кое-что пошло впрок, – показал уркаганам красную книжечку ОГПУ и освободил
марксиста.
* * *
