Между тем в другом районе столицы, на углу Моховой и Воздвиженки,
откуда уже была видна пузатая Кутафья башня Кремля, события развивались
несколько иным образом. Здесь оппозиции удалось лучше организоваться. Митинг
был гораздо многолюднее и спокойнее. Никто не посягал на раскольнические
плакаты и лозунги. Фасад Четвертого Дома Советов был украшен большим портретом
Троцкого. Неподалеку от портрета в открытом окне время от времени появлялся
оригинал, взмахивал пачкой тезисов, пламенно, в лучшем стиле Южного фронта
тысяча девятьсот двадцатого года, бросал в толпу:
– Вопрос стоит просто, товарищи: или Революция, или
Термидор!
В ответ неслись оглушительные аплодисменты и приветствия.
Троцкий фиксировал историческую позу, отворачиваясь от окна, глотал аспирин.
Голова трещала. «Надо было действовать три года назад, – в который раз
корил он себя. – К пулеметчикам надо было обращаться, а не к студентам».
По периферии митинга по направлению к Красной площади
медленно проходили колонны основной демонстрации. Демонстранты глазели на
митинг, никак не выражая своего отношения к лозунгам. При появлении Троцкого в
окне все, конечно, ахали. Вождь морщился. Ахают от любопытства, а не из
солидарности. Не меньше, наверное, ахали бы, а может быть, и больше, если бы
появлялся Шаляпин.
В одной из колонн продвигалась большая группа молодежи.
Внимательно присмотревшись к этой группе, можно было бы предположить, что она
скорее принадлежит к оппозиции, чем к демонстрации послушного большинства.
Между тем она двигалась смирно и даже как бы апатично, стараясь не обращать
внимания на зажигательные кличи из Четвертого Дома Советов. Семен Стройло нес
плакат «Слава Октябрю!», Нина Градова – портрет «всесоюзного старосты»,
похотливого козлобородого Калинина, руководитель же подпольного кружка Альбов
не постеснялся вооружиться физиономией самого ненавистного Кобы. Им надо было
во что бы то ни стало благополучно достичь Красной площади.
Движение колонн опять застопорилось, и группа Альбова, не
менее сотни юных троцкистов, остановилась как раз напротив Четвертого Дома
Советов. Волей-неволей ребята теперь смотрели издали на своих, на портрет
любимого вождя и открытое окно, в котором только что промелькнул оригинал.
Альбов с тревогой озирал дрожащих от возбуждения соратников: только бы не
сорвались!
Нина Градова, оглянувшись по сторонам, прошептала на ухо
Семену:
– Ручаюсь, здесь полно агентов Сталина! Посмотри, Семка, вон
шныряют шакалы!
– Факт. Где же им еще быть? – натужно пробасил Семен и
левой рукой обнял ее за плечи, как бы передавая свое классовое, уверенное в
своей правоте спокойствие. Ему еле удавалось сохранять широту и размеренность
движений, то есть свой главный маскарад. Все у него внутри трепетало и звало
как раз к полной противоположности – юлить, оглядываться, прятать взгляд. Скоро
все выяснится. Почти наверняка она поймет наконец, кто он такой, вот тогда и
увидим: любишь или не любишь, профессорская дочка? Вот тогда и проверится
искренность твоих чувств, что тебе дороже: троцкизм твой говенный или любимый
мужик. В новую жизнь ведь тебя могу провести гордой поступью!
Из-за плакатов, как из-за мейерхольдовских декораций,
вынырнуло красивое лицо Олечки Лазейкиной, послышался ее горячий шепот:
– Ребята, он! Смотрите, Лев Давидович!
В окне и в самом деле вновь возник Троцкий. Застыл на
мгновение с поднятой рукой, потом начал швырять вниз призывы:
– Мы за немедленную индустриализацию! Мы за партийную
демократию! Товарищи, пламя революции вот-вот охватит Европу и Индию! Китай уже
рычит! Бюрократия – это оковы на ногах мировой революции!
Митинг под окнами опять взорвался криками и аплодисментами,
вверх полетели шапки. Трудящиеся из колонн по-прежнему глазели на все
происходящее, как на спектакль. Началось медленное движение к Кремлю. Альбов
шептал своим:
– Спокойно, ребята! Мы проходим тихо. Наша цель – Красная
площадь.
Вдруг все замерли на Воздвиженке. С крыши Четвертого Дома
Советов спускался крюк. Из слухового окна две пары чьих-то рук дергали толстую
веревку, стараясь подвести крюк под край портрета Троцкого. Оппозиция
возмущенно взревела. В колоннах кто-то восторженно взвизгнул:
– Глянь, портрет хотят стащить!
Троцкий некоторое время еще швырял призывы, явно не понимая,
что происходит, потом опять исторически застыл. Распахнулось соседнее окно, и в
нем появился ближайший сподвижник Муралов с длинной половой щеткой. Наполовину
высовываясь из окна, он елозил щеткой по стене, пытался перехватить зловредный
гэпэушный снаряд.
– Ура! – вопили теперь восторженно в топчущихся
колоннах.
Борьба щетки и крюка захватила всех. Троцкий отступил от
окна и сказал приближенным:
– Мы проиграли. Массы инертны.
Между тем дело обстояло как раз наоборот: под давлением
щетки крюк позорно ретировался. Массы с энтузиазмом аплодировали. Отсутствие
чувства юмора помешало вождю перманентной революции использовать свой
единственный шанс. Парад продолжался весь день. В приемной на задах Мавзолея
прислуга уже в десятый раз заново сервировала стол. Иногда открывалась дверь на
трибуны, и тогда становились видны коренастые фигуры вождей, неутомимо
приветствующих демонстрантов. Слышался шум проходящих колонн, рев оркестров, возгласы
любви.
Охрану внутри Мавзолея несла кавказская стража самого
Сталина. Два джигита, вооруженные револьверами и кинжалами, стояли у дверей
подземного тоннеля, ведущего за кремлевскую ограду. Вдруг одному из них
послышалось что-то подозрительное. Он открыл дверь и увидел в тоннеле троих
стремительно приближавшихся командиров РККА.
– Кто пропустил?! – взвизгнул охранник. – Стой!
Стрелять буду!
Подбежали еще два кавказца, руки на рукоятках кинжалов.
Командиры подошли уже вплотную, напирали, размахивали пропусками. Один из них
гулко басил:
– Какого черта?! Нас послал начальник академии Роберт
Петрович Эйдеман для охраны правительства! Вот пропуска! Комполка Охотников,
комбаты Геллер и Петенко! Прочь с дороги!
Охранник забрал пропуска, начал их разглядывать. Командиры
как-то странно пружинились, взгляды их обшаривали буфетную залу, словно кого-то
выискивая среди входящих и выходящих вождей. Осетин-охранник поднял рысий
взгляд на басистого Охотникова, от напряжения приподнялся на носки, будто
гончая перед рывком.
– Неправильная печать на ваш пропуска! Почему?
Он еще колебался, предположить ли самое нехорошее, однако
инстинкт ему говорил: надо действовать немедленно, в следующую секунду, иначе
будет поздно.
Петенко вырвал у него из рук пропуска.
– Без печати ты не видишь кто мы? Орденов наших не видишь,
дикарь?!
