Охранник засвистел в свисток. Буфетная наполнилась
охранниками, работниками секретариата. Прогремел голос: «Сдать оружие!»
Открылась дверь с трибуны, вошли Сталин, Рыков и Енукидзе. Кто-то из них
удивленно воскликнул: «Что здесь происходит, товарищи?!»
При виде Сталина Охотников, Геллер и Петенко бросились
головами вперед. Кавказцы повисли на них. Все выглядело очень нелепо:
опрокидывающиеся столы, разлетающиеся вдребезги бутылки и тарелки, съехавший в
угол и извергающий пар самовар, перепуганные вожди, возящаяся вокруг возмущенно
орущих командиров кавказская охрана; над всем царил крепкий до тошнотворности
запах разлившегося коньяка.
Все это продолжалось несколько секунд, и в течение этих
секунд Сталин понял: происходит что-то очень нехорошее, может быть, то самое,
что иногда снится во сне со всеми подробностями, то самое, что не дает спать по
ночам. То самое происходит среди бела дня, над священным телом революции. Надо
немедленно бежать. Не имею права рисковать собой.
В следующую секунду Охотникову удалось отшвырнуть двух
охранников. Он подскочил к Сталину и со всего размаха ударил его кулаком по
голове. Сапоги Сталина разъехались в коньячной луже, он упал в угол, мелькнуло:
«Конец революции!», и потерял сознание. Осетин достал сзади Охотникова кинжалом
в плечо. Брызнула кровь.
– Возьмите их живьем! – орал Енукидзе.
Сталин в нелепой позе лежал в углу, вокруг были разбросаны
слетевшие со столов закуски. Охотников зажимал рану правой рукой, вся левая
часть спины была в крови, в левой руке он теперь держал револьвер. В мельтешне
он никак не мог прицелиться в Сталина. Что-то мешало ему, красному
герою-головорезу, стрелять в тех, кто ни при чем.
Еще через несколько секунд командирам с пистолетами в руках
удалось протиснуться в тоннель и пуститься в бегство. За Кремлевской стеной их
ждали две мотоциклетки.
– Ушли, мерзавцы! Иосиф, как ты? – участливо склонился
Рыков.
Сталин сидел сморщившись, будто уксусу хватанул по ошибке.
Он расстегнул пуговицы, чтобы оправить собравшуюся на животе шинель.
– Далеко не уйдут, – пробурчал он.
* * *
Демонстрация между тем продолжалась. «Мы – красная
кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ», – голосили девчата
в косынках. Колонна, в которую затесалась группа Альбова, вступала на Красную
площадь, демонстрируя все, что полагается: огромный гроб «русского
капитализма», гидру контрреволюции с головой Чемберлена, макет будущего
Днепрогэса. Проходя мимо фасада Верхних торговых рядов, колонна обтекала
памятник Минину и Пожарскому. В этом именно месте Альбов выбежал из ряда и,
широко размахнувшись, швырнул на торцовую мостовую портрет Сталина. Усатой
физией вверх портрет проскользнул по слизи в сторону цепи красноармейцев,
выстроившихся перед Мавзолеем.
– Пора, товарищи! – закричал Альбов своим.
Троцкисты уже отшвыривали официальные плакаты и
разворачивали над головами припрятанный до этого момента транспарант «Долой
термидорианцев!». Такой же лозунг спускался на огромном полотнище из окон
Верхних торговых рядов прямо на обозрение правительственным трибунам и почетным
гостям: «Долой термидорианцев!»
«Долой! Долой!» – скандировали юнцы. Нина то размахивала
руками, то вцеплялась в плечо Семена. «Долой! Долой!» – морозные волны восторга
окатывали и воспламеняли ее. В такую минуту на пулеметы побежать, погибнуть,
испариться! «Долой!»
Власти немедленно начали принимать меры. Рота пехотинцев
бежала через площадь, стаскивая винтовки и отмыкая штыки. Приказ был – лупить
прикладами, не жалея. В тыл колонны врезался эскадрон кавалерии. Честные трудящиеся
расступались, показывая конникам: «Это не мы, братцы, это вон там, жидовня!»
Махали вслед кулаками, выражали гнев: «Бей гадов!» У конницы задача, однако,
была не бить, а оттеснить группу с площади на зады Верхних торговых рядов.
Разрозненно, со свистками, создавая дикую панику, подбегали со всех сторон
милиционеры: «Лови предателей!»
Сцепив руки, группа Альбова защищала свой транспарант, пока
могучие лошади и летящие в лица приклады не вдавили ее под темную арку
проходного двора. «Наше дело сделано! Все врассыпную!» – донесся откуда-то
голос предводителя.
Рассыпаться, увы, было уже некуда. Через несколько минут
группа оказалась в узком Ветошном проезде, отделенном от Красной площади
массивным зданием рядов. Здесь уже началось настоящее избиение. Милиция и
красноармейцы орудовали палками, прикладами и шашками в ножнах. Мелькали
окровавленные, обезображенные лица. «Фашисты! Убийцы!» – истошно кричали
троцкисты. Их сбивали с ног, волокли к тюремным фургонам. Кое-кто еще пытался
бежать, смешаться с толпой зевак. Их опознавали и вытаскивали на избиение.
Творился сущий бедлам.
Двое красноармейцев, гогоча, волокли Нину Градову. Один
обхватил ее сзади, другой рвал пуговицы на пальто.
– Вот сейчас мы тебя, сучка, заделаем! Вот тащи ее, Коляй,
за бочки! Там мы ее заделаем!
Разрываясь от крика: «Семен! Семен!», Нина пыталась
освободиться от пронзительно-вонючих ублюдков. Налетела волна воющих людей и
всадников, разорвала сцепление, отшвырнула Нину к дверям какой-то москательной
лавки. Дверь приотворилась, масляная рожица вынырнула из темноты.
– Влезай, барышня, спасайся!
Она в ужасе отшатнулась, снова закричала: «Семен! Семен!» –
и вдруг увидела его.
Среди всей этой мрачной свалки инструктор Осоавиахима был
светел, даже лучист. Покуривая, он стоял на высоком крыльце торговых рядов и
показывал гэпэушникам, кого брать в толпе. Не веря своим глазам, она стала
пробираться по стенке поближе к крыльцу. «Семен!» – еще раз крикнула она, и тут
он ее услышал, усмехнулся, протянул руку, сквозь вопли до нее донеслось: «Игра
окончена, Нина Борисовна! Влезай сюда!» Она увидела, как один из гэпэушников в
этот момент подтолкнул Семена и вопросительно показал на кого-то в бурлящей
толпе: «Этот?» – и как Семен торопливо закивал: «Этот, этот».
– Доносчик?! – истерически закричала Нина. –
Семен, ты доносчик!
Толпа еще раз крутанула ее и отнесла прочь. Оглянувшись, она
еще заметила, что Семен и на нее показывает гэпэушникам: вот эта, мол, тоже. В
следующий момент какой-то конник дотянулся до ее головы древком своей парадной
пики. Нина потеряла сознание и свалилась под ноги толпе.
* * *
Сражение было окончено. Милиция запихивала измочаленных
троцкистов в фургоны. Толсторожий и задастый мильтон за руку тащил бесчувственную
Нину к углу Никольской улицы. На углу вдруг уличный сброд, нищие и торговки
горячей снедью окружили блюстителя порядка.
– Глянь, глянь, народ, девчонку убили, изверги! Бандиты,
мазурики, кровопийцы, школьницу-красавицу порешили!
Мильтон растерянно озирался:
