– Что же вы, Птахин, две лекции назначили на одно и то же
время? – спросил Кирилл. – Зачем тут конкуренция?
Птахин, подававший мужикам знаки «спокойно, не дурить»,
расторопно ответил:
– А не извольте беспокоиться, товарищ Градов. Наших,
гореловских, мы для вас мобилизовали, а энтих, из Неелова, ну, из «Заветов
Ильича», для товарища Розенблюма пригнали. Помещения предостаточно.
* * *
Захватить свою аудиторию Кириллу не удалось ни историческим
экскурсом к утопическим коммунам Сен-Симона и Фурье, ни лучезарными
перспективами. Гореловские мужики сидели с каменными лицами, а если у
кого-нибудь что-нибудь в лице и оживлялось, возникало ощущение, что московского
лектора хотят взять на мушку. Между тем из соседнего зала, где неведомый
Розенблюм бил по британскому империализму, то и дело доносился дружный смех и
аплодисменты. Кирилл решил поскорее сворачиваться и, перепрыгивая через
параграфы, помчался к своему мощному завершению.
– Программа партии, товарищи, предусматривает возникновение
грандиозных сельскохозяйственных комплексов, в которых для труда и быта
колхозников будут созданы самые современные условия. Грань между городом и
деревней, как учил великий Ленин, будет практически стерта в кратчайший срок, и
тогда окончательно забудется подмеченный еще Марксом «идиотизм сельской жизни»!
Лекция была явно окончена, а мужики как сидели так и сидят,
не шелохнувшись. Ну, не раскланиваться же. Встрепенулся Птахин, захлопал в
ладоши, подавая пример. Мужики тоже захлопали. Кирилл, красный от стыда, начал
собирать бумаги.
– Вопросы, мужики, задавайте вопросы! – крикнул
Птахин. – Товарищ Градов ответит на любые вопросы!
Заросший бородой, будто лесной дух, старик приподнялся:
– А лечить-то народ где будете, гражданин объясняющий? В
больнице?
– Лечить? От чего лечить? – озадаченно спросил Кирилл.
– От идиотизму-то где будут лечить?
В полном замешательстве Кирилл вытер пот. Издевается старик
или на самом деле ничего не понял? Петя Птахин, однако, знал, как проводить
линию партии.
– Ты, дядя Родион, думаешь, идиотизм у тебя в жопе, а он у
тебя в башке. Понятно?
Мужики вяловато поржали. Старик мрачно сказал:
– И это есть.
– Лекция окончена, товарищи, – сказал Кирилл и тут
вдруг подумал, что никому из этих людей он в товарищи не годится.
Все вышли в коридор. Из соседнего зала, то бишь церковного
притвора, слышались взрывы смеха и какая-то неуклюжая возня. Кирилл от досады
сломал свою папироску-«гвоздик».
– Этот Розенблюм, вот видите, умеет найти общий язык с
колхозниками. Слышите, Птахин, какая живая реакция!
– Ну, не иначе как нееловские самогону туда протащили,
забурели, вот те и ре-ак-ция.
Двери распахнулись, как бы под натиском бурнейших
аплодисментов. Вышли нееловские мужики, все красные, смурные, гогочущие. Иные
основательно покачивались. А вот и лектор, тот самый знаток крестьянских душ
Розенблюм, и им оказывается, к полному изумлению Кирилла, не кто иная, как
Цилька Розенблюм, одна из Нининых «синеблузовок», с которой он не раз
«смыкался» во время жарких споров в Серебряном Бору на почве близости к
генеральной линии партии. Молодая, рыжая и, несмотря на густую россыпь
веснушек, не лишенная даже привлекательности женщина. Страннейшая комбинация
одеяний – модная лет двадцать назад шляпка, военная гимнастерка, подпоясанная
командирским ремнем, длинная юбка чтицы-декламатора, кирзовые сапоги –
создавала даже определенный стиль.
– Да-да, товарищи, – говорила Цилька сопровождающим ее
мужикам. – Британский лев сейчас – это главный враг мирового пролетариата.
Мужики реагировали с уважением.
– Лев, оно конечно, зверь серьезный, гибкий, окладистый.
Ему-ить тоже жрать-то надо!
Кто-то хмыкнул, кто-то прыснул, лекция явно удалась: эх, час
без горя!
Кирилл в изумлении смотрел на Цецилию. Ее появление в этом
медвежьем углу, где так все не похоже на теоретические модели, где просто,
честно говоря, руки опускаются, где испаряются самые строгие убеждения,
обрадовало и вдохновило его: вот наша девчонка, москвичка, марксистка,
большевичка, дерзко работает тут в самой гуще бывших антоновцев, значит, и
повсюду есть наши, нас – тысячи, мы промоем глаза этому народу. Цецилия
заметила его стоящим у стены, на которой еще видны были затертые образы святых,
хохотнула и подошла с протянутой рукой.
– Градов, физкульт-привет! Дай пять!
Крепко пожимая ее руку, Кирилл воскликнул:
– Розенблюм! Вот уж не думал, что этот «лектор Розенблюм» –
это ты, Розенблюм! Сколько ты здесь будешь?
– Дней пять, – сказала Цецилия.
– Я тоже! Значит, и поедем вместе!
Они улыбались друг другу. Над ними по церковной стене был
протянут лозунг: «Отрубим когти кулаку!»
– Пошли шамать! – предложила Цецилия.
– Пошли пошамаем! – с восторгом согласился Кирилл, хоть
ему раньше и претил жаргон московской «комсы».
По лицу присутствующего Пети Птахина проходили счастливые
блики. Он явно мечтал о системе партийного просвещения.
* * *
В один из этих последующих пяти дней, а именно в один из
мрачнейших, гнусно моросящих пополудней Кирилл и Цецилия тащились по еле
проходимым потокам грязи. Дожди заливали Горелово. Урожай гнил в полях, утро
колхозного строя было исполнено «поросячьего ненастья». Молодые люди продолжали
теоретический марксистский спор.
Цецилия, будто отмахивая ритм рукою, вещала:
– Деревня сейчас развивается в строгом соответствии с нашей
теорией, и Сталин как великий марксист прекрасно понимает, что мы не можем от
нее отклоняться. Это научный закон, Градов, понимаешь? Элементарная диалектика
революции!
Кирилл вдумчиво следил за прохождением каждой ее мысли из ее
уст в сумрачные хляби, кивал.
– Я с тобой согласен, Розенблюм. Теоретически у нас нет
расхождений, но в практике, мне кажется, мы иногда перегибаем палку...
