Они завернули за угол единственного в селе двухэтажного
каменного дома, где помещались Совет и правление колхоза, и тут их спор
прервался. В этой части села, что открывалась за поворотом, происходило что-то
необычное. Посреди дороги стояла колонна из полудюжины армейских грузовиков с
откинутыми бортами. Красноармейцы, державшие винтовки с примкнутыми штыками, мелькали
в крестьянских усадьбах по обе стороны улицы, выгоняли из изб рыдающих и
вопящих баб, визжащих от страха детей и ошеломленных стариков, вышвыривали в
грязь жалкие пожитки. Вертящиеся тут же сельские активисты на месте
«коллективизировали» оставшийся мелкий домашний скот, а также уток и кур,
разгоняли пинками и камнями бесполезных членов хозяйства, собак и кошек. Кошки,
по свойственной им природе, немедленно удирали, кто с глаз долой, кто на
недосягаемые ветви деревьев, чтобы оттуда наблюдать происходящее в вечном,
начиная еще с пирамид, качестве созерцателей человеческой истории. Собаки, не в
силах преодолеть верности своим домам, были единственными, кто сопротивлялся,
то есть рычал и бросался на захватчиков. До Кирилла и Цецилии со всех сторон
долетали человеческие вопли: «Да что же вы творите, ироды?!», «Безбожники,
креста на вас нет!», «Мучители проклятые! Кровососы!»
Мелькнул с диким воплем расстегивающий кобуру командир
отряда.
– Молчать, дерьмо кулацкое! Стрелять буду! – Пальнул
все-таки в воздух.
Потрясенные происходящей практикой, Кирилл и Цецилия забыли
о теории. Они медленно шли вдоль колонны, не в силах вымолвить ни слова. У
одного из грузовиков натолкнулись на своего гореловского чичероне, комсомольца
Птахина. С деловым видом он делал какие-то пометки в блокноте.
– Что тут, черт побери, происходит, Птахин? – спросил
Кирилл.
– Де-пор-тация классово чуждых элементов, товарищ
Градов. – Птахин начал вроде бы сурово, а потом нервно хихикнул: – Для их
же собственной пользы отправляем кулацкие семьи на широкие просторы братского
Казахстана. Не пешком, товарищ Градов, видите, автомобили за ними прислали,
такая забота.
– Вот этих вы кулаками называете? – спросил Кирилл,
еле-еле удерживаясь от содроганий. Цецилия предупреждающе взяла его за
руку. – Практика иногда, увы, расходится с теорией, увы, неизбежны
издержки, однако, Петр, вы уверены, что это все кулаки?
В птахинской расторопности Кириллу всегда виделось что-то от
старорежимного приказчика, хотя откуда тут взяться приказчику, в тмутаракани.
– Не извольте беспокоиться, товарищ Градов, и вы, товарищ
Розенблюм! – зачастил Петя. – Все проверено-перепроверено. Все они
тут у меня в списочке, кулаки и середняки-подкулачники, а списочек-то утвержден
тама-а! – С чрезвычайной значительностью показал большим пальцем в небо.
Грязная туча, волокущаяся сейчас поперек села, как бы не оставила никаких
сомнений.
Кирилл и Цецилия расстались с Птахиным и прибавили шагу,
чтобы поскорее миновать тягостную сцену. Погром между тем продолжался.
Красноармейцы выхватывали у женщин и швыряли в грязь излишки имущества –
одеяла, подушки, часы-ходики, самовары, сковороды и кастрюли. То и дело для
разъяснения пускались в ход приклады. Иногда слышался предупредительный
выстрел.
Как шагнули за околицу, все это сpазу стало быстро отходить,
как кошмар хоть и мизерной, но все-таки цивилизации. Исконная, не именуемая
даже словом «Русь» природа вносила умиротворение, и в мрачности она сулила
простор, широкий горизонт. Свернули на боковую дорогу, здесь было суше. Цецилия
вздохнула:
– Что поделаешь, классовая борьба...
Кирилл было промолчал, поднял какую-то палку, потом сломал
ее о колено и остановился.
– Нет, это уж слишком, Розенблюм! Ты видела этих кулаков...
нищие, несчастные... Я слышал краем уха, не хотел верить, но... сюда прислали
какие-то неслыханные разнарядки, может быть, в отместку за антоновский мятеж...
Никому не нужные крайности! Мы разрушаем самую суть российской агрокультуры! Не
знаю, как ты, но я собираюсь сообщить в ЦК о своих наблюдениях!
Он кипятился, лицо его пылало, а она смотрела на него
каким-то новым взглядом.
– Слушай, Градов, разве ты не слышал выражения «лес рубят,
щепки летят»? Сталин все знает и превосходно понимает ситуацию со всеми ее
эксцессами. Хватит об этом! – Внезапно она положила свои руки Кириллу на
плечи и глубоко заглянула в его глаза: – Послушай, Градов, а как ты насчет
небольшой половушки?
Кирилл ошарашенно отпрянул.
– Что ты имеешь в виду, Розенблюм?
Темноватая усмешка, будто тень стрекозы, блуждала по ее
веснушчатому лицу.
– Ну, просто легкое физиологическое удовлетворение. Разве мы
этого не заслужили после недели политпросвещения? Давай, Градов, не будь
буржуазным неженкой! Вон, глянь, сарай на холме! Отличное место для этого дела!
* * *
Брошенный сарай выглядел малопригодным даже для «этого
дела». Крыша зияла прорехами, на сгнившем полу в бочках стояла вода. На дверях
висел ржавый замок, но отодвинуть доски на стене и пробраться внутрь не
составляло никакого труда.
Цецилия деловито осмотрелась и быстро нашла более или менее
сухой угол, бросила туда охапку более или менее сухого сена, расстелила там
свое пальто, стащила пальто с Кирилла, потом с той же деловитостью сняла юбку –
под ней оказались несколько отталкивающие лиловые штанцы по колено, расстегнула
гимнастерку, повернулась к Кириллу: «Ну, давай, Градов!»
Кирилл ничего давать не мог, он был полностью сконфужен и не
знал, что делать. Она стала вываливать то, чем он был совершенно потрясен, две
большие, как белые гуси, груди. Откуда такие? Продолжая усмехаться, она полностью
взяла инициативу в свои руки.
По завершении «легкой половушки» они лежали рядом и смотрели
в прорехи на крыше, где все мутнее и темнее клубилась непогода. Ошеломленный
потоком новых для него эмоций, Кирилл прошептал:
– Ты... ты... ты удивительная, Розенблюм... ты просто
чудо...
Цецилия села, прокашлялась, как старая курильщица, белые
гуси неуместно потряслись, будто на воде под внезапным порывом ветра, продула
папиросину, спросила насмешливо:
– Как это вы, товарищ Градов, умудрились сохранить
девственность до двадцати восьми лет? – Нагнулась и стала целовать Кирилла
с неожиданной нежностью. – Ну что ж, добро пожаловать в мир взрослых,
профессорский сынок!
Вдруг она заметила, что Кирилл отвлекся от любовной игры,
что он смотрит с тревогой за ее плечо. Оглянулась и сама увидела чьи-то глаза,
взирающие на них из угла, из-за свалки всякого хлама. Оба вскочили.
– Кто там прячется? Выходи! – вскричал Кирилл.
