Глаза исчезли. Кирилл бросился в угол, расшвырял прогнившие
бочки и брошенные хомуты, вытащил из укрытия мальчишку лет семи-восьми,
вонючего и до крайности истощенного. Мальчишка пытался вырваться, защититься,
замахивался, но сил у него хватило только на то, чтобы сжать кулачки. Он даже
пытался кусаться, но зубы его оставляли на руках Кирилла лишь слабые вмятинки.
Эти жалкие попытки защитить свое беспомощное тело пронизывали Кирилла
острейшей, почти невыносимой жалостью.
– Паршивец, зачем подглядывал?! – начал было он грозно,
но тут же стих и уж больше не тянул мальчишку, а только лишь
поддерживал. – Что ты здесь делаешь, мальчик? Как тебя зовут? Кто твои
родители?
Мальчишка разевал рот, вроде бы кричал, но крик его звучал
как шепот.
– Пусти! Кровопийцы, безбожники, мучители! Сдохнуть-то хоть
дайте! Я не хочу в Казахстан!
В конце концов он потерял сознание в руках Кирилла.
Когда Кирилл с мальчишкой на руках и бредущая за ними
Цецилия появились на главной улице села, операция погрузки «социально чуждых
элементов» в грузовики была почти завершена. Красноармейцы, как жнецы в конце
хорошего рабочего дня, отдыхали у плетня, перебрасывались шуточками, делили
табачок. И Петя Птахин был доволен: все списки проверил, все сошлось. Вот
только несознательное бабье ведет себя некорректно. Макарьевна, например, из
грузовика кулаком грозит, обзывает антихристом.
– Не болтай, Макарьевна! – благодушно сказал ей
Птахин. – Раз не было Христа, значит, нет и Антихриста.
– Слышишь, Градов? – рассмеялась, услышав,
Цецилия. – По Достоевскому прошелся Птахин!
Комсомолец обернулся, увидел Кирилла с мальчишкой на руках,
счастливо ахнул:
– Вот удача! Где ж вы его пымали, товарищ Градов?
– Кто он? – спросил Кирилл.
– Да кто ж еще, если не Митька Сапунов, кулацкое семя!
Валите его прямо в грузовик, товарищ Градов. Загружено под завязочку, а все ж
одного-то пацана как-нибудь втиснем. В тесноте, да не в обиде, верно, бабы?
– Где его родители? – спросил Кирилл.
– Да ведь сгорели ж все! Вы ж сами видели пепелище-то,
товарищ Градов. Митькин родитель Федор давно еще сказал: чем в колхоз иттить,
лучше все свое пожгу, и себя, и семью в придачу. Как раз за ним товарищи с
ордером должны были приехать, когда он совершил вредительство. Давайте-ка я вам
помогу, товарищ Градов, Митьку засунуть.
– Руки, руки! – с неожиданной для себя самого угрозой
сказал Кирилл. – Забудьте об этом мальчике, Птахин. Он поедет в Москву со
мной и с товарищем Розенблюм.
Комсомолец даже побледнел от такого оборота, нелепо как-то
суетнулся, из-за поясного ремня вытащил свою папочку с кальсонными завязочками.
– Да как же так, товарищ Градов? Вот ведь здесь новейшие
инструкции, а по ним все кулацкие элементы должны быть изъяты отсюда, не глядя
на возраст! Все отправляются в Казахстан для более полезного проживания! Вы
чегой-то тут против инструкций говорите, товарищ Градов. Я не могу тут своеволия
разрешить! Придется сиг-на-лизировать!
Он оглянулся вокруг в поисках командира отряда, но того
поблизости не было видно, а побежать за ним он боялся: как бы товарищ Градов с
кулацким отродьем не утек. Кирилла тоже охватила некоторая паника. Он почему-то
не мог себе уже и представить, что может расстаться с тельцем, свисающим с его
рук и слабо постанывающим, скулящим в полузабытьи. Однако если в следующую
секунду здесь появится командир отряда, все будет кончено.
В действие вдруг вступила Цецилия, взяла комсомольского
вожака под руку, отвела в сторону, нажимая на локоть и запястье, обдала женским
жаром.
– А тебе, товарищ Птахин, когда-нибудь приходило в голову,
что ты можешь быть не всегда прав в твоей интерпретации классовой политики
партии? Разве ты никогда не страдал от недостатка образования? Я могу тебе
одолжить некоторые работы наших величайших теоретиков. – Из своей раздутой
сумки она вытащила несколько брошюр, стала их совать Птахину за пояс. –
Тут тебе, Птахин, Зиновьев, Калинин, Бухарин, Сталин Иосиф Виссарионович...
Возьми их, товарищ Птахин, и учись. Учиться, учиться и учиться, как завещал
Владимир Ильич!
Ошеломленный, благоговеющий Птахин держал себя за пояс.
Цецилия освободила наконец его от своего партийного полуобъятья, ласково
подтолкнула – иди, мол, учись! Кирилл между тем удалялся с Митей на руках.
Цецилия хорошей партийной поступью зашагала ему вдогонку.
Минут через десять мимо них прорычала, заваливаясь в
колдобины и разбрызгивая лужи, армейская колонна. Из грузовиков слышались
рыдания и вой, мало уж чем отличающиеся от коровьего мычания.
Глава 11
Теннис, хирургия и оборонительные мероприятия
Осень тысяча девятьсот тpидцатого года не спешила. Иной раз
по утрам явственно пахло снегом, вроде бы даже начинала слетать с небес еле заметная
белая моль, но вдруг, словно по заказу для нашего повествования, возвращалось
бабье лето, и в его сомнительной голубизне Серебряный Бор представал пышнейшим,
ярчайшим по гамме дворцом природы.
В такое вот утро из калитки градовского участка вышли Никита,
как всегда, в полной форме и с портфелем, который всегда появлялся у него в
руках, когда он ехал в наркомат, Вероника в теннисном костюме и с ракеткой под
мышкой, а также их четырехлетний уже сын Борис IV в матроске, но с саблей через
плечо.
– Пожалуйста, запомни, Никита! – капризным, но сердитым
тоном, то есть всерьез, говорила Вероника. – Ни под каким предлогом я не
собираюсь возвращаться в Белоруссию! Хватит с меня! Я все-таки урожденная
москвичка! Ни малейшего желания губить все свои молодые годы в глуши не
испытываю! Ты должен наконец прямо сказать в наркомате, что хочешь перевода в
Москву! Твои статьи печатаются в журналах, тебя считают теоретиком! Наберись
наконец мужества!
Никита нервничал, посматривал на часы.
– Хорошо, хорошо, успокойся, пожалуйста. Я уверен, что мы
остаемся в Москве. Уборевич недвусмысленно сказал, что видит меня в Главштабе.
Я просто почти уверен, что... то есть я хочу сказать...
Из-за угла уже выезжал автомобиль наркомата обороны. Бориса
IV стали обуревать противоречивые чувства – побежать ли к автомобилю или
остаться при матери. Победило рыцарство.
– Мама права, – сказал он отцу. – Здесь лучше. Я
тоже хочу здесь жить с Пифагором.
– Да разве ж я не понимаю, – виновато мялся
комдив. – Семья может верить, что я и сам этого хочу...
Наконец-то Вероника улыбнулась.
– Я абсолютно уверен, – ободрился комдив. –
Абсолютно почти уверен в непременном переводе в центр!
Он поцеловал жену и сына и сел в машину.
