После этого выкрика зазвучал непостижимый мычащий хор
мужских голосов. Вскоре все собравшиеся у переезда военные и крестьяне смогли и
в этом диком исполнении различить гимн ВКП(б), французскую песню
«Интернационал». Отодвинулась одна из досок в верхней части стенки вагона,
чья-то рука швырнула в сторону шлагбаума пачку свернутых в треугольники писем.
– Отправьте письма, Бога ради, – прорезался через
«Интернационал» еще один голос.
Мольба и рев атеистического гимна. Часть треугольников упала
прямо на полотно дороги, другая отнесена была воздушной струей к перелеску,
один спланировал прямо к хромовым сапогам комкора Градова. Никита поднял его и
сунул в карман. Блюхер бросил на него хмурый взгляд и сделал вид, что не
заметил. Разумеется, он понимал, как относятся теперь к нему в его собственном
штабе. Каждый командир, конечно, думает: что же, следующим меня отправите,
товарищ маршал? Если бы они знали... Несколько вохровцев с пистолетами в руках
подбежали к взбунтовавшемуся вагону, откатили дверь, подсаживая друг друга
полезли внутрь, в темноту, где белели лица поющих.
– Молчать, еби вашу мать! Мы вас научим петь, бляди!
Одновременно к переезду по параллельному пути подкатила
дрезина, из нее выскочило какое-то железнодорожное начальство. Двое
перепуганных до смерти подбежали к Блюхеру явно с желанием объяснить, что
произошло на путях. Маршал не стал их слушать. Не вынимая рук из карманов
своего кожаного пальто, он пролаял:
– Немедленно очистить переезд! Разобрать состав, если нужно!
Даю десять минут и ни секунды больше!
Резко повернувшись, он пошел обратно к своему броневику.
Никита стоял молча, опустив глаза. Поющий вагон затих. Снова, в который уже
раз, в памяти возникли кронштадтский лед и стена форта, перед которой стоят три
парламентера Красной Армии. Один из них кричит в мегафон: «Матросы, мы принесли
ультиматум главкома Троцкого! Если хотите сохранить свои жизни, сдавайтесь!»
Военморы на стенке форта взрываются хохотом. Среди них и он сам, Никита-лазутчик.
Как раз оттуда он и отправился на Якорную площадь.
Комкор тряхнул головой, чтобы отогнать тягостные
воспоминания, и снова это удалось, если не считать мимолетного мига, когда
опять промелькнул тот же форт, ставший сценой расстрела братвы. И он, юный
Никита, в рядах победителей...
* * *
Жизнь в Хабаровске оказалась не так уж дурна для комкорши
Вероники. Просторная их квартира помещалась в одном из домов
конструктивистского стиля на главной улице. Три комнаты, большая кухня, ванная
с газовой колонкой. Удалось собрать вполне милую мебель. Никита, правда,
говорит, что квартира выглядит несуразно, но что он понимает. В городе есть
музыкальный театр и, между прочим, даже теннисный кружок при ДКА. Есть неплохие
партнеры, военврач Берг, например, старший лейтенант Вересаев из штаба авиации
с этими его, ну, сумасшедшими, право, глазами. Забавно наблюдать соперничество
этих двух, ну, с другими. Нужно поддерживать гостеприимный дом. Никита часто
уезжает, но часто и врывается с толпой командиров, всех надо кормить, со всеми
шутить. Держать себя в идеальной спортивной форме. Выходы на премьеры. Вот
недавно был концерт джаз-оркестра Леонида Утесова. Немножко напоминало одесский
балаган, перемешанный с пропагандой, но вместе с тем было несколько
оригинальных блюзов. В свои тридцать три года Вероника выглядела, фу, черт, ну
просто сногсшибательно! Жалко только, что годы так быстро идут, ну просто
мелькают.
Они нередко ездили во Владивосток, или, как в народе его
называли, во Владик. Здесь, на берегу Золотого Рога, под будоражащими взглядами
моряков, Веронику охватывало особое состояние, похожее на возвращение ранней
юности. Вспоминался Александр Блок:
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран —
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман!
Она смотрела на корабли в бухте и предавалась фантазиям. Ну
вот, вообразим, что советские Вооруженные Силы разбиты навсегда и окончательно.
Бедный Никитушка в плену, но он, конечно, впоследствии вернется живой и
невредимый. Пока что мы стоим на холме и смотрим на горизонт, ждем. Опять же,
как у Блока, ждем кораблей. Дымки уже появились, идет эскадра победителей. Кто
они? Японцы? Нет, это уж чересчур – с японцем? Впрочем, говорят, что они все
исключительные чистюли. Нет-нет, это будут американцы, эти белозубые ковбои,
вот кто это будет, и среди них какой-нибудь Роналд, рыцарски настроенный
калифорниец; мягкие звуки блюза; воспоминание на всю жизнь... Ах, вздор!
Времени на чтение было немного, но она все-таки читала, в
основном «Интернационалку», современная советская литература становилась
невыносимой, сплошной социальный заказ. В Москве за эти годы были три раза, и
каждый приезд превращался в сущий круговорот. Какая-нибудь великолепная машина
наркомата, вылеты из этой машины, влеты в нее с покупками, все вокруг поражены
полыхающим синеглазием, как сказал бы поэт. Иногда думаешь, что в Москву лучше
наезжать, чем жить в ее рутине. Ну вот, собственно говоря, и все. Ах да, за это
время еще родилась и дочка. Стало быть, имеется девятилетний сын и трехлетняя
дочка, и на этом мы остановимся, хватит, задача продолжения рода вполне
выполнена.
В один из вечеров вдруг произошло невероятное. Явился с
визитом старый друг комполка Вадим Вуйнович, и это после двенадцати лет
отсутствия, если не считать «случайных» встреч на вокзале и теннисном корте.
Просто как с неба свалился! Из своего почти киплинговского Туркестана приехал
на Дальний Восток! Неужели специально, чтобы?..
Она подала чай в гостиную – чайный сервиз был приобретен в
московской комиссионке, знаток сразу бы узнал изделие кузнецовского дома, но
Вадим явно не был знатоком чайных сервизов, не обратил внимания, кажется, и не
видел проглатываемого напитка, – и теперь она сидела напротив командира,
сдержанно полыхая глазами и улыбаясь с милой насмешкой.
– Не верю своим глазам! Вадим, это действительно вы?
Посмотрите на него – эти седеющие виски, эти английские усики... знаете что? Вы
стали даже более привлекательным, во всяком случае, более стильным с годами.
Ну, расскажите мне о своей жизни, милый Евгений Онегин. Женаты?
Всегда при встречах с ним ей казалось, что вот еще миг – и
закружится эротическая буря, но миг этот тянулся уже двенадцать лет.
Он говорил со спокойной грустью, хотя совершенно ясно было,
что и он... да что там, конечно же, прежде всего он, это от него идет, он,
очевидно, о ней не забывает ни на секунду...
– Да, женат. Мне тридцать семь, и я все еще комполка. Мы
живем в Богом забытой дыре возле афганской границы. Моя жена – дикое животное.
У нас трое детей. Я их люблю. Вот, собственно, и все...
