Последние две фразы были произнесены с некоторой даже
легкостью, не оставлявшей сомнения в том, что Борис Никитич только об аресте
сейчас и думает. Да кто не думает об этом теперь, кроме меня, подумал Пулково.
Только со мной происходит нечто странное, я совсем об этом не думаю в
применении к себе, как будто меня не могут взять в любой день, тем более еще с
моим багажом двадцатых годов, тем обыском, привозом на Лубу... Фатализмом это
не назовешь, фаталисты только и думают о «фатум», а у меня лишь быт в голове,
лишь мои эксперименты, доклады, мысли о поездке, о моих главных планах, будто
никаких препятствий нет и быть не может. Странная, пожалуй, даже недостойная
игра с самим собой...
Под ногами то похрустывали мелкие сухие веточки, то
пружинила слежавшаяся хвоя. То и дело дорогу перебегали белки. Над забором дачи
финансиста Ярченко сидел на ветке большой самец белки. Мистер Белк, подумал про
него Пулково. Пройдя мимо, он обернулся. Белк сидел со своей шишкой в
классической позе и напоминал Ленина, углубившегося в газету «Правда». Леонид
Валентинович заметил, что и Борис Никитич смотрит на белка.
– Ишь, каков, – пробормотал он. Они переглянулись и
засмеялись.
– Послушай, Бо, попробуй не думать об аресте, – сказал
Пулково. – Черт их знает, у меня иногда такое впечатление складывается,
что они выдергивают людей наугад, без системы. Предугадать ничего невозможно,
это просто как рой шальных пуль. Совсем необязательно, что одна из них попадет
в тебя. Попробуй постоянно переключаться на другие дела, у тебя ведь их немало,
а если об арестах, то только о мальчиках, как им помочь, о соседях, обо всех,
кроме себя. Понимаешь? У меня почему-то это получается.
Пока он это говорил, Градов задумчиво смотрел себе под ноги,
потом спокойно, без всякого надрыва, произнес:
– Может быть, ты думаешь, что я опять праздную труса? Как
тогда, в двадцать пятом? Нет, сейчас этого нет...
Пулково глянул через плечо. Сзади не было никого, кроме
большого белка, увлеченного своим делом.
– Ну, а кроме всего прочего, Бо, вожди стареют, им нужны
врачи, а ведь ты считаешься там именно тем, кем являешься, – крупнейшим
хирургом, да и вообще чудодеем, целителем. Ты просто нужен им!
Градов пожал плечами:
– Это вовсе не гарантия. Профессора Плетнева они тоже
считали чудодеем-исцелителем, однако объявили отравителем Горького. Ребятам
моим мое положение в кремлевской медицине пока ничем не помогло. Ты знаешь, Лё,
в верхах происходит что-то чудовищное, какой-то критический перекос, какая-то
злокачественная лейкемия... Третьего дня Александр Николаевич, ты знаешь, о ком
я говорю, рассказал мне зловещую историю. Собственно говоря, он никогда бы мне
ее не рассказал, если бы не графин Агашиной настойки, который мы с ним вдвоем
усидели. Вдруг расплакался и начал выкладывать. Помнишь внезапную кончину
Орджоникидзе? Александра Николаевича, когда это случилось, вызвали для
подписания протокола. Вместе с шестью другими крупнейшими величинами, в самом
деле замечательными врачами, как бы к ним по отдельности ни относиться,
Александр Николаевич осматривал тело, и все они своими собственными глазами
видели пулевое ранение в виске, и все они подписали заключение о том, что
смерть наступила в результате паралича сердца. То есть, не произнеся ни слова
возражения, сделали то, что от них потребовали. Никаких дополнительных вопросов
не возникло, после чего их всех развезли по домам, предупредив, что они имели
дело с важнейшей государственной тайной. Позволь мне тебя спросить, Лё, это
что, тайна государства или... – Он остановил друга и прошептал ему прямо в
ухо: – ...Или преступной шайки?
По коже Пулково поползли мурашки.
– Как же ты избежал этого, Бо? Должен признаться, что я и
тогда был удивлен, не найдя твоего имени в синклите.
Градов, опустив голову и скрестив позади руки, пошел вперед.
– Понимаю, о чем ты говоришь, – сказал он. – Вот
так получилось, тогда, в двадцать пятом, не избежал, а сейчас избежал. По
правде говоря, это Мэри меня спасла. Завесила шторы, заперла кабинет, всем
говорила по телефону и приезжающим: Бориса Никитича нет, он в Ленинграде или в
Мурманске, точно на данный момент неизвестно. Конечно, если бы я был на
консилиуме, я бы тоже подписал, в этом нет никаких сомнений, но... но я сейчас
не об этом, Лё, не о нас, слабых и грешных... Впрочем, что там, никто не может
сделать ничего...
Некоторое время они шли молча. Сквозь прозрачные вуали
бабьего лета вдруг прошла струя резко холодного, то есть настоящего, ветра. Она
взвихрила лесной мусорок на тропинке и реденький ковылек на головах двух
друзей.
– Эх, Бо, дорогой ты мой Бо! – вдруг произнес Пулково,
и Градов даже чуть споткнулся от удивления: такие эпитеты не были приняты в их
полувековой сдержанной дружбе. Леонид Валентинович тут же, конечно, понял, что
нарушил стиль, как-то неловко переменил ногу, заговорил с какой-то чуть ли не
мальчишеской небрежностью. Звучало это тоже не очень-то естественно, но в
общем-то он понемногу выбирался из своего сентиментального ляпа. – Ты
знаешь, я тебе всегда завидовал, что ты врач, что ты так здоровски... –
даже устаревшее гимназическое словечко употребил, – так здоровски своим
делом занимаешься и дело у тебя по-настоящему полезное, практическое, а я в
бесконечных отвлеченных экспериментах погряз...
– А сейчас уже не завидуешь? – усмехнулся Борис
Никитич.
– Сейчас я хотел бы, чтобы ты был физиком и работал со мной
в одном институте.
– Это почему же? – изумился Градов.
– Потому что мне стало иногда казаться среди нынешней чумы,
что моя наука дает какую-то странную гарантию. Пусть небольшую, ограниченную,
но все-таки гарантию. Помнишь мой разговор с Менжинским десятилетней давности?
Так вот, сейчас вопрос сверхоружия волнует их там в сто раз больше. Что-что, но
разведка у них поставлена на широкую ногу...
– У кого «у них»? – спросил Градов.
– «У них» в смысле «у нас», – поправился Пулково и
продолжил: – И разведка приносит все больше и больше информации об
исследованиях в Великобритании, Германии и в СевероАмериканских Штатах. Они
просто ужасно боятся отстать от Запада. С моей точки зрения, бояться пока еще
нечего, для производства атомного оружия нужно подойти к цепной реакции
деления, для этого придется накопить колоссальное количество составных
элементов, нужна, скажем, такая фантастическая вещь, как тяжелая вода, ну, в
общем, об этом можно говорить часами, но... но если вдруг в исследованиях
произойдет какой-то решительный поворот, а он не исключен, потому что там
работают гении физики, тот же Эйнштейн, тот же Бор или хотя бы молодой
американский парень Боб Оппенгеймер, тогда СССР может оказаться безоружным, и
ему ничего не останется, как капитулировать!
– Страшно! – вскричал Градов. – Что ты такое
говоришь, Лё? Что за ужас?!
