Месяца три назад на ближайшей даче в Кунцево среди ночи у
генерального секретаря начались конвульсии. Мелькнула даже мысль – не умираю
ли? Не за себя было страшно, а за дело. Историю, конечно, не остановить, но
затормозить можно, и надолго: не каждый год появляются такие последовательные и
упорные вожди, люди такого колоссального кругозора, как этот данный мученик
конвульсий, бедный мальчик Сосо; немного стало уже путаться в голове.
Конвульсии возникли не на пустом месте. Началось все с большого банкета в честь
покорителей Арктики, где, кажется, слишком много покушал. Оттуда поехали на
дачу к вновь назначенному наркомвнуделу, земляку Лаврентию. Там, в более
интимном кругу, много пили, танцевали с подругами. Стула, однако, не было, а
вот аппетит опять появился. К утру Берия накрыл такой стол с кавказскими
деликатесами, что удержаться от нового обжорства Сталин не смог. Комбинация
орехового сациви и карских шашлычков под соусом ткемали всегда способствовала
закреплению, однако прежде Сталин умел справляться с этим досадным,
«ридикюльным», как когда-то в семинарии говорили, вздором без посторонней
помощи, дедовским способом, при помощи двух пальцев. На этот раз дедовский
способ не помогал. Дни проходили за днями, но облегчения они не приносили.
Сталин тяжелел, мрачнел, на заседаниях правительства то и дело приходил в
ярость, требовал немедленной очистки страны от всех, от всех врагов народа!
Сказать постоянно дежурившим возле него врачам энкавэдэ, что его мучает, он не
решался: никакого не было желания произносить перед этими олухами слово
«запор», выставлять вождя трудящихся в «ридикюльном» положении. Врачи же, в
свою очередь, дрожали от страха, боясь сделать в адрес великого вождя такое
позорное предположение. День за днем Сталин героически боролся со свалившимся
на него испытанием. Уходил в свои личные комнаты, куда никому доступа не было,
часами сидел на толчке, просматривал старые газеты со статьями ныне
арестованных товарищей по оружию, убеждался в своей правоте – правильно
арестованы товарищи! – ждал блаженного мига. Блаженный миг не приходил,
живот казался ему вместилищем свинца, вернее, сплошным куском свинца. В голове
стало уже путаться, посещали какие-то мысли о матери, а это значит – путается в
голове, свинец подпирал уже под горло, разделить бы его по девять граммов, роем
пустить по свету, то есть не остается сомнений в том, товарищи, что налицо
перед нами явные признаки свинцового отравления, о котором нередко
предупреждали большевики. В такой вот момент он распахнул дверь, крикнул:
«Доктора!» – и повалился на тахту. Вбежали энкавэдэшные врачи:
– Что с вами, товарищ Сталин?
– Свинцовое отравление, – был ответ.
Врачи бестолково засуетились. Один из них катал в ладони две
слабительные пилюли.
– Может быть, дать... вот это? – спрашивал он у
второго.
– Что это?
– Ну, вы же знаете что!
– Ну, хорошо, давайте, давайте это, а то...
Пилюли эти, может быть, и сработали бы, получи их Сталин
дней на пять раньше, сейчас они лишь вызвали приступы мучительнейших
конвульсий. Жижа какая-то вытекала по каплям, свинцовая же стена стояла
нерушимо. В такой конвульсии Сталин однажды и исторг имя Градова: «Градова
привезите, мерзавцы! Настоящего врача, профессора Градова!» Имя Градова
запомнилось ему еще с двадцатых, еще до того важного партийного мероприятия, в
котором Градов частично участвовал, Сталин знал об этом знаменитом московском
профессоре и где-то в тайничке всегда резервировал за собой это хорошее, сугубо
русское – не то что всякие вовси-шмовси – имя как имя целителя, настоящего
врача. С тех пор, конечно, жизнь постоянно усложнялась и классовая борьба
ужесточалась, разное происходило с людьми, за всем не уследишь, но вот в
роковой час конвульсий имя вдруг снова выпрыгнуло из тайничка: Градова!
Градова!
* * *
Борис Никитич возвращался после операции домой дикой
пронзительной ночью, в промозглый и гудящий час ведьм, когда его машину на
Хорошевском шоссе перехватили два автомобиля чекистов. Он сразу понял, что это
не заурядный арест, а что-то посерьезнее. Старший в группе сказал ему
металлическим голосом:
– Пересаживайтесь в нашу машину, профессор. Дело самой
высшей государственной важности. – В машине тем же тоном, исключавшим
любую возможность диалога, он добавил: – Учтите, секретность стопроцентная. За
малейшее разглашение понесете ответственность в самых строгих формах.
Пациента, то есть Сталина, он увидел лежащим на тахте в
кабинете. Ошеломляющий смрадный запах. Пациент был в полубессознательном
состоянии и бормотал что-то по-грузински. Никто не решался приблизиться к нему,
даже расстегнуть задравшийся китель. Энкавэдэшные врачи трепетали в углу кабинета.
– Разденьте больного! – немедленно скомандовал Градов и
сам начал расстегивать пуговицы кителя. Охранники быстро потащили с ног вождя
сапоги. – Снимайте брюки! – Поползли командирские штаны. Удивило
низкое качество кальсон. – Марлю! Вату! Теплой воды! Клеенку!
Судно! – продолжал командовать профессор, потом обернулся к
энкавэдэшникам: – Доктора, подойдите!
Не без интереса он смотрел на двух медиков невидимого
фронта. Не похоже было, что они привыкли врачевать, должно быть, в других делах
больше практиковались.
– Анамнез! – сказал он им.
Врачи замялись, забормотали:
– Полное отсутствие перистальтики... стеноз кишечника... не
решались до вас, профессор, применить меры... картина нетипичная... товарищ
Сталин не обращался...
– Кальсоны тоже снимайте! – гаркнул Борис Никитич на
охрану. Голый Сталин теперь лежал перед ним. Он начал пальпировать совершенно
каменный под слоем жира живот. В этот как раз момент началась очередная
конвульсия. По клеенке из-под Сталина поползла скудная жижа. Отдельно от всего тела
плясал на правой ступне шестой пальчик. Градов оторвал взгляд от этого редкого
явления и посмотрел в лицо больного. Из-за оспин и морщин глянули осмысленные
мукой глаза. Сталин прохрипел:
– Помоги мне, кацо, и проси, что хочешь.
– Сколько дней у вас не было стула, товарищ Сталин? –
мягко спросил Борис Никитич. Он знал, что самый звук его голоса оказывает на
больных благое действие. Вот и Сталин вздохнул с явной надеждой.
– Десять дней не было, – простонал он, – а может
быть, и больше... две недели, а?..
– Сейчас мы вам поможем, товарищ Сталин, потерпите еще
немного. – Градов одобряюще похлопал Сталина по руке, ловя себя на
ощущении того, что перед ним уже никакой не «вождь народов», а просто пациент.
Любого пациента он вот так же похлопал бы по руке. Затем он попросил провести
его к телефону, позвонил в кунцевскую Кремлевку и начал отдавать распоряжения.
