Надо сказать, что самцы серебряноборского роя беспрекословно
признавали его первенство, но не собирались вокруг него, как в прежней жизни,
а, напротив, старались держаться в отдалении, робко шакаля по периферии его
бесчисленного гарема. С великодушием силача он не обращал внимания на робких, с
теми же немногими, кто осмеливался бросить хоть малый вызов, расправлялся без
промедления – подкарауливал, бросался, мгновенным укусом в горло обрывал жизнь.
В этих победах чудилось ему что-то прежнее.
Впрочем, по прошествии нескольких лет он стал спокойнее,
оплодотворив уже несколько поколений подруг, то есть и дочек своих, и внучек, и
правнучек. Ощущение некоторой гармонии стало посещать его, и он даже стал
позволять себе задерживать редкие озарения из того, теперь уже почти
непроницаемого прошлого, и даже задавался иной раз вопросом: а не таится ли за
зубчатыми стенами некий грецкий орех?
Однажды ближе к сумеркам, отдыхая после очередного соития на
верхнем этаже могучей сосны, он глянул вниз и увидел женщину, сидящую на скамье
в позе печального раздумья. Он и раньше замечал эту человеческую самку, переливающуюся
в основном светлыми цветами спектра. Прежде она не была такой тихой, напротив,
говорила громко, часто смеялась, шумно ссорилась, вела любовные игры в основном
с одним и тем же мужчиной. Теперь она была грустна, рассеянна, в тоске, спектр
ее подернулся дымкой, и вечно сопровождавший ее запах цветов слегка увял.
Вообразить ее вот так, сидящей среди леса в одиночестве? Нечто несусветное
внезапно посетило Ульянова: «С такой женщиной я бы не допустил раскола партии,
не скатился бы до диктатуры...»
Он соскользнул вниз, прыгнул на скамью и застыл в своей
коронной позе, глядя на женщину. Она почувствовала его присутствие, подняла
голову и повернулась.
«Боже, какой большой! – произнесла Вероника и
засмеялась почти по-прежнему. – Тебя надо пионерам показывать, дедушка
Ленин!»
Она осторожно протянула руку к выдающемуся белку. Ульянов не
отскочил. Он видел над собой мягко, в меланхолическом ритме пульсирующий
ручеек. Перекусить его в одном мгновенном броске не составило бы труда. Рука
опустилась на его голову и прошла по спине. «Не боится, – удивилась
Вероника. – Ну, пойдем, со мной, пойдем к нам, дам тебе орехов...»
Она удалялась по тропинке. Ульянов, сидя под сосной,
содрогался в оргазме. На ночлег в тот день он устроился возле дома, в котором
жила та женщина. Дом был полон света, сквозь щели в шторах мелькали тени,
иногда проходила и она. Ульянов дремал в блаженстве.
В ту же ночь ее увели. Ульянов хоть и не понимал смысла
происходящего, чувствовал, что это навсегда. В последний момент перед посадкой
в машину он успел пролететь через двор и предстать перед Вероникой на макушке
заборного столба. Взгляд ее, обводящий небосвод, упал на него, лицо исказилось
мгновенным ужасом. Дверца машины захлопнулась. С тех пор она иногда
вспоминалась Ульянову, всегда почему-то в сочетании с неопределенным изломом
зубчатых стен, как будто в этом моменте пространства сошлось безвозвратное с
запахом свежего кофейку-с.
Однажды в исключительно ясный, бездонно голубой день
Ульянов-белк заметил над собой на огромной высоте черную точку и сразу же
понял, что это конец. Перед тем как она начала на него падать, он еще успел
озариться откровением и понять, что краткая беличья жизнь была ему дана лишь
для того, чтоб хоть малость охладиться после той прежней сатанинской трясучки.
