Нет, они пели не гимн Веслих и не радостную победную песню. То была «Амбиланга», старая и простая народная песня, в которой рассказывалась о возлюбленном, унесенным рекой, при этом до самого конца было непонятно, кто ее поет — мужчина или женщина, умер любимый или только уплыл по реке. Странная и не самая подходящая песня. Однако глаза Ингельд наполнились слезами.
Капитан Мог не мог выбирать причал. Река сильно обмелела, и небольшим лодкам были доступны только главные торговые пирсы. Более того, на пирсе имелось лишь одно место, где пассажиры могли высадиться, поскольку повсюду стеной стояли люди, оставив лишь узкий проход перед храмом Укра в центре торгового района. В проходе высилась одинокая арка, украшенная перьями и лентами, развевающимися на ветру. Ступени под аркой предназначались для правительницы — кто-то их даже вымыл. Двое мальчишек приготовились поймать канаты и привязать их к кнехтам.
Ардиал и Бенард помогли Ингельд сойти на берег. Из-за Оливии Ингельд уже не очень уверенно держалась на ногах, и подъем по ступенькам показался ей неожиданно долгим. Она опиралась на руку Бенарда, а рядом шагал Голос Ардиал в черных одеяниях и с застывшим лицом. Ему опасность не грозила. Даже Стралг предпочел изгнать Ардиала из города, а не убить, как поступил бы с любым другим правителем. За ними следовала Молчальница, держа в руках прялку и веретено. Она должна была засвидетельствовать возвращение Ингельд.
Люди продолжали петь «Амбилангу».
Поднявшись на последнюю ступень, Ингельд остановилась, чтобы отдышаться, взглянуть на врага и улыбнуться толпе. Арка означала, что кто-то планировал торжественную встречу. За аркой в мрачной тишине замерли трубачи и барабанщики, не пытавшиеся помешать песне. Тут же стояла повозка с празднично украшенным троном. Все вместе напоминало телегу для Королевы Овец на Празднике Настра. Веревки, за которые тащили повозку, лежали на дороге, а дети, обычно это делавшие, куда-то разбежались. Ингельд нигде не видела ни Сансайи, ни других старших жрецов и жриц, глав культов и гильдий, представителей старших семей, которые должны были ее встречать.
Огромную толпу сдерживала стена Героев, выстроившихся в шесть рядов. Возможно, здесь собралась вся армия. В центре открытого пространства стоял самопровозглашенный командир войска Джаркард Карсон, а у него за спиной — дюжина веристов, видимо, тот самый особый отряд. Герои, ненавидящие флоренгиан. Все они нетерпеливо улыбались.
Бенард поддерживал Ингельд твердой, но очень холодной рукой. Пение постепенно стихало.
Она остановилась в нескольких шагах от Джаркарда.
— Верни людей в казармы, командир охоты. Они здесь не нужны.
Джаркард был крупным воином, но скорее раздутым, чем мощным. Либо он долго тренировался, либо кривая усмешка навечно застыла на его губах.
— Они будут свидетелями на нашей свадьбе. Я вижу, ты привезла с собой Голос. Очень разумный шаг!
— Он здесь, чтобы принять клятву верности.
— Тогда его ждет разочарование. — Он обратился к Бенарду: — А ты, мальчик, уходи отсюда. Считаю до трех.
— А я, — ответила Ингельд, — до двух.
Хватит уже тянуть. Либо богиня ее поддержит, либо нет.
— Можешь считать сколько угодно, моя милая.
Однако Ингельд показалось, что в его опухших глазах мелькнула тень сомнения. И, каким бы отвратительным он ни был, она не хотела его убивать.
— Лучше не зли меня!
Ухмылка Джаркарда осталась неизменной.
— Раз!
— Раз! — эхом отозвалась Ингельд. — Последнее предупреждение.
— Два!
— Два!
Джаркард открыл рот, чтобы крикнуть «Три», но Ингельд обрушила на него проклятие Веслих. Нет, он не загорелся — в него словно ударила молния. Его накидка и кожа мгновенно обуглились. Башня красного пламени рванулась ввысь, а затем его голова и живот лопнули, объятые пламенем и облаком пара. Его эскорт в ужасе отскочил назад, а толпа закричала — спокойствие сохранял лишь предупрежденный Бенард, но он до боли крепко сжал плечо Ингельд. Сначала простые люди, а затем и веристы попадали на колени. Через несколько секунд командир войска Джаркард превратился в груду дымящихся костей.
Ингельд дрожала — наступила реакция. Никогда прежде она не проклинала человека. Однажды ей пришлось иметь дело с бешеной собакой, но она понятия не имела, что когда-нибудь решится убить человека. Ее бабушка сделала это дважды. Толпа стенала и кричала.
— Лихо! — подметил Ардиал. — Со Стралгом двадцать семь лет назад ты обошлась не так сурово.
Ингельд прикусила губу. Что она могла ответить? «Я люблю Бенарда, а тебя не любила?» Или: «Хорольд был красив, а ты — нет?» Или: «Тогда я была совсем ребенком?»
— Оливии необходим отец, Ардиал, — ответила она. Пожалуй, это больше всего похоже на правду.
— Все-таки жаль, что ты не сожгла Кулака. Миру бы не пришлось так страдать.
— Полагаю, ты мог бы процитировать множество текстов об утерянных возможностях. Свидетельница, — негромко продолжала Ингельд, — кто-нибудь еще ставит мою власть под сомнение?
Молчальница у нее за спиной рассмеялась.
— Ни в коем случае, миледи.
— Ты, командир фланга! — рявкнул Бенард. — Уведи людей в казармы! Всех уведи. Или хочешь стать следующим? Музыканты, играйте.
Только тут раздались приветственные крики, заглушившие трубы. Консорт и правительница зашагали к повозке. Когда они проходили мимо обгорелых костей, Ингельд отвернулась и встретила полный любви взгляд Бенарда. Эти глаза — темные глаза флоренгианина — видели ее насквозь: и радость, и стыд, и облегчение. Он снова сжал ее плечо.
— Молодец! — восхищенно произнес он. — Ты не предупредила, что расплавишь его ошейник.
— Ужас!
— Это было необходимо. Больше такое не повторится, обещаю. Теперь все будет хорошо.
ГЛАВА 30
Фабия Селебр никогда не видела таких ровных открытых пространств, как во Флоренгии. Пойма Врогга в Косорде казалась холмистой по сравнению со здешними бескрайними просторами. Дантио называл это место Альтиплано, и у Фабии возникло ощущение, что кто-то выровнял здесь землю: равнина, покрытая мелким гравием и коричневатым лишайником, тянулась во все стороны, насколько хватало глаз. И нигде ни одной травинки. У них за спиной под темно-синим небом шла прямая белая линия, отмечавшая Ледник, который они покинули два дня назад, но даже он выглядел по эту сторону Границы более гладким, чем в Вигелии. Прямая, точно копье, дорога вела вперед. По ней проехало множество колес, прошли тысячи животных, и дорога изменила цвет. А далее мир кончался за привычной стеной. И лишь где-то очень далеко, когда солнце уже стало светить им в спину, возникли первые холмы. Каждая новая куча навоза служила ориентиром и доказывала, что за перевалом следят патрули.
