Илуге счастливо улыбнулся. В интонациях вождя безошибочно чувствовалось снисходительное добродушие вожака, обучающего неумелого щенка приемам охоты. Это значит, его принимают в стаю. Принимают!
Что его разбудило, Илуге и сам бы не мог сказать. Просто, должно быть, луна светила слишком ярко. Ночь полнолуния выдалась ясной, в небе переливались далекие звезды и ее огромный желтый, как старый сыр, диск был покрыт отчетливыми причудливыми пятнами. В такие ночи Илуге всегда делалось неспокойно, а последнее время и вовсе сон становился тонким, словно пленка на поверхности воды. Мир вокруг становился каким-то сумеречным и опасным, полным густой бездонной синевы. Снег сиял сиреневым огнем, высветляя взгорки и наполняя чернотой впадины. Стена леса казалась пугающей громадой. Ветра не было, и было тихо, слишком тихо. Как… как в могиле.
Они ночевали, завернувшись в кусок войлока и прикрыв им ноги. Кони паслись подальше от темной кромки леса, на невысоком холме, где снежный покров был тоньше, обнажая порыжелый мох, листики брусники и стланцы. Стебли мерно хрустели на зубах, изредка какой-то из коней фыркал или переступал копытами.
Из лежащих ни один не храпел. Джунгары, как настоящие воины, спали тихо и чутко, готовые в любой момент подняться на ноги. Многие лежали, не выпуская оружие из рук. Одинокая фигура часового, закутанного в войлок по самые глаза, тоже напоминала какой-то зачарованный камень в красноватых отсветах костра.
Он услышал какой-то слабый звук за левым плечом. Илуге резко обернулся, приподнявшись. Он примостился на ночлег одним из крайних, и тень от ближайшей ели, неподвижная и глухая, лежала от него не более чем в двадцати шагах. И там, в этой тени, что-то шевелилось.
Илуге пока не решился поднять тревогу и перебудить весь лагерь из-за своих смутных тревог. Он поднялся во весь рост и сделал несколько шагов в ту сторону. Часовой скользнул по нему равнодушным взглядом – мало ли, парень проснулся и отошел, чтобы отлить. Рука Илуге как бы невзначай сжимала рукоять меча. Неизвестно почему, но от предчувствия опасности короткие волоски на его руках вставали дыбом.
Наконец в тени проступила еще одна, более густая. Илуге различил гибкое тело огромной кошки, большие перепончатые крылья, издававшие слабый шелест, – тот, что разбудил его. Глаза твари сверкнули в темноте зеленым.
Прежде чем закричать, Илуге понял, что это бессмысленно. Тварь не издавала запаха. Лагерь исчез, и, вскинув глаза, Илуге увидел над головой железное небо Эрлика.
Однако на этот раз не было ни мертвеца, ни моста. Под ногами что-то хрустело, сухо и страшно. Он увидел сразу две своих тени, лежащих перед ним, черные и уродливые. В этом странном мире все возможно.
Порождение тьмы пошевелилось, и Илуге судорожно вспомнил, что от чудовищ подземелий Эрлика может защитить магический круг, очерченный мечом. Немея от подкатившего к горлу страха, крутанулся, распахал вокруг сухую красную землю. И замер в центре, кожей ощущая расстояние до спасительной полосы.
Кошка прыгнула, наткнулась на круг и отскочила, распоров воздух блестящими металлическими когтями. Теперь Илуге хорошо видел ее и был совершенно уверен в ее происхождении из нижнего мира. Его охватил противный, сводящий мышцы страх.
– Возвращайся! – сказала кошка гулким голосом, не имевшим ничего общего с человеческим.
– А если я отвечу – нет? – с нервным смешком спросил Илуге. Что-то многовато за последнее время с ним происходит всяких чудес.
– Ты – мой. – Кошка лязгнула зубами так, что его мороз по коже продрал до самых костей.
– П-посмотрим, – выговорил он непослушными губами.
Кошка обошла вокруг очерченного им круга, методично пробуя его на прочность. Илуге увидел, что ее крылья, перепончатые, словно у летучей мыши, тоже, как у нее, оканчиваются сухими пальцами с железными когтями. Вибриссы твари нервно подрагивали. Илуге пришлось медленно поворачиваться следом за ней. Где-то остался обрывок воспоминания, что он уже видел ее, что ее спина, поросшая короткой черной шерстью, может быть мягче собольей, что крылья способны заслонить от него… все.
Поняв бесполезность своих попыток, кошка совершенно обыденно уселась, с чисто кошачьей грацией сомкнув подушечки передних лап и аккуратно обвернув их хвостом. И запела нежным нечеловеческим голосом, полным бескрайней печали, и сострадания, и всего, что находится за пределом бытия. Звуки, которые сейчас плыли под небом Эрлика, звали изведать то, что находится там, за этим пределом. Потому что она знала. И Илуге вспомнил эту песню, и ту, кто ее поет, потому что забыть ее невозможно, сколько бы раз ты ни рождался. Ибо это пела Эмет, младшая дочь повелителя нижнего мира, пела под черным небом Эрлика, куда приходят души умерших, которых она, Эмет, переносит через Реку Слез на своей спине на суд Господина Асфоделей.
Их три, дочерей Эрлика, и Эмет – из них младшая, имя ей – Утешительница. Старшая дочь Эрлика – Айсет, – это черная птица, которую можно увидеть незадолго перед неминуемой гибелью, ибо Айсет – Вестница Печали, и волосы ее черны, лицо бледно, а улыбка разрывает грудь. Эмет же рисуют либо черной кошкой, либо женщиной с рыжими волосами и глазами кошки с вертикальным зрачком. Своими железными когтями она вырывает душу из мертвого уже тела и несет ее к своему отцу. Но она же уносит душу от воспоминаний, от всего, что связывает ее с этим миром печали. А о третьей дочери Эрлика – Исмет, лучше никогда не говорить, и вслух тем более, ибо имя ей – Тишайшая. Иные знают, она всегда стоит за левым плечом. И только в тот самый момент, когда ты последний раз вдохнешь воздух, чтобы умереть на выдохе, ты увидишь ее белые волосы, ее голубые глаза, и вопрос в этих глазах, вопрос, на который не будет ответа. Потому что потом Тишайшая поцелует тебя, и этот поцелуй навсегда изменит твою суть.
Эмет пела, и зов был в голосе ее. И тогда Илуге увидел, как одна из его теней пошевелилась. Как эта тень встала с земли с ним рядом, и он различил косицы и бронзовый шлем воина, с которым бился на мосту. Воин шумно вздохнул, словно не мог противиться, и сделал шаг к границе круга. Эмет пела.
Почему Илуге удержал призрачную руку, готовую разорвать круг? Что в этом было? Страх? Или все-таки инстинкт сохранять, если сохранять возможно? Даже если то, что видишь, трудно назвать жизнью? Так или иначе, его рука, скорее, инстинктивно ухватила своего извечного противника за кольчугу и не слишком-то почтительно дернула назад. Шлем с грохотом упал с головы.
– Глупец! – в ярости прошипела кошка. Теперь ее изумрудные глаза смотрели прямо в глаза Илуге, и в них не было ничего, что может выдержать смертный. – Он нарушил течение законов нижнего мира, а ты помог ему, хоть и сам не знаешь, зачем ты это сделал. А ведь Орхой из племени косхов вышел за тобой из своего кургана, чтобы вселиться в твое юное тело, а душу твою пожрать, как пожирают плоть жертвенного барана. Потому что ты – его жертва, и это так! – Эмет захихикала.
– Пошла прочь. Я не в твоей власти, – в бессильном отчаянии сказал Илуге. А что, ему возмущенно кричать «Ты лжешь!», если он и так знает, что кошка говорит правду. Что он только что спас своего злейшего врага, воскресил самый страшный из своих кошмаров?
