Оказалось, это были не все гости на сегодня. Следом пришел Унда.
– Эва, герой, да ты все сливки собрал! – засмеялся он, когда вошел. – На все становище слышно, как в твоей юрте женщины заливаются. Я поспорил с Чонрагом, что пойду и выясню, десять их или больше!
– Ну и кто проспорил? – весело спросила веснушчатая подружка Баргузена.
– Чонраг, – торжествующе ухмыльнулся Унда.
– Тогда с него бурдюк архи, – решительно заявила Нарьяна. – Так ему и передай.
Она была, пожалуй, слегка пьяна, но это ей даже шло – из глаз ушло тяжелое, печальное выражение, движения стали более легкими, – словно кобылица, везущая тяжелый груз, вдруг оказалась на свободе. Еще бы! Тулуй, пожалуй, немало отравлял ей жизнь – ей, которой и без того пришлось кормить три беспомощных рта!
Унда крякнул.
– Пожалуй, что я знаю, где архой разжиться!
Он вышел и все услышали его насмешливый голос:
– Эй, Чонраг! А ты проиграл!
Девушки грохнули хохотом и смеялись еще долго, слыша, как парень пытается отпереться от свалившегося на него должка.
Унда и Чонраг вернулись быстрее, чем все ожидали, – должно быть, ханский конюх уговорил кого-то из челяди: угощение-то для праздника было приготовлено, что ж ему пропадать! Помявшись на пороге, Чонраг спросил, можно ли… можно ли еще кое-кому присоединиться?
Не успел Илуге оглянуться, как его юрта чуть ли не трещала по швам. Чонраг мигом слетал за своими, тем более что многие были с Илуге в том походе, и не были – в том шатре. Или до них еще не дошли слухи. Или просто желание позубоскалить с девушками, похвалиться удалью пересилило? Так или иначе, но недостатка в похвалах он сегодня не испытывал, и они ударяли ему в голову почище архи. Пожалуй, к такому вкусу и за всю жизнь не привыкнешь! Раскрасневшийся, с блестящими глазами, он против обыкновения разговорился и уже во второй раз рассказывал, как Аргол сначала сбросил седло, да как упрямился, а потом как обошел всех – одного за другим!
– Это чудесный конь, – восклицал он. – С ним кто хочешь бы выиграл!
– Он у вас всегда такой скромный? – осведомилась Нарьяна у Яниры, улыбаясь так, что Илуге отвел взгляд. – А что до этого, то я скажу: Баыр-то отказался! Побоялся Баыр, что хан с него голову снимет!
– А теперь дзерена в степи пешим ловит!
– А вот Илуге не испугался!
– Илуге! За твою победу!
– Что ж, хорошее дело, – раздался от двери голос, при звуке которого Илуге мгновенно повернулся: у порога стоял Онхотой, а рядом с ним какой-то огромный, мрачный горбун с угрюмыми цепкими глазами. Кузнец. Янира рассказывала ему о нем. – Нальешь архи и нам?
Шаман улыбался, не слишком широко, скорее, насмешливо. Но что говорить – они пришли к нему разделить радость победы! Илуге вскочил, освобождая место и одновременно поняв, что в юрте, оказывается, яблоку негде упасть.
– Не надо, – махнул рукой шаман. – Мы с Ягутом так заглянули, выпьем за твою победу, да дальше пойдем. Уж больно мы стары, чтобы с вами тут… развлекаться.
Угрюмый кузнец издал из своей бороды какое-то неразборчивое ворчание. Но у глаз собрались лукавые лучики.
Илуге налил обоим по полной чашке архи. Остальные несколько притихли, – как-никак, а два важных человека – кузнец и шаман – пришли поздравить.
– Пойдем-ка, – приказал Онхотой Илуге и тот молча вышел, почувствовав во взгляде шамана пронзительную, непререкаемую волю.
Ягут на этом с ними простился и побрел к своей кузне. Довольно долго помолчав, Онхотой сказал, не глядя на Илуге:
– Мне было видение. Про тебя и хана. Оно сбылось.
– Ты знал, что так будет? – вырвалось у Илуге с суеверным страхом.
– Что так – не знал. Знал, что будет, – сказал шаман, невольно повторив фразу Ахат. Ту, после которой…
– И что же – не предупреждал хана?
– Предупреждал. Да только разве знаешь, откуда прилетит стрела, выпущенная из засады? – спокойно сказал шаман. – И не будет ли та стрела в твоей руке?
– Это как?
– Из моего видения следовало, что вы связаны смертью, – пояснил шаман, – а чьей?..
Илуге насупился. Значит, Онхотой и хан тоже не доверяли ему, хитрили, проверяли на прочность. А он, что телок привязанный, бодал рогами воздух все это время…
– А может, тебе были и другие видения? – не скрывая обиды, спросил он. – Может, я еще кому смерть принесу?
– Принесешь, – усмехнулся шаман. – Мне было видение и сегодня, когда ты обгонял того буланого.
– И что же? – Илуге подался вперед.
– Я увидел, как умрет твой конь, – уронил шаман.
– Но он же вовсе не мой. – Илуге попытался не поверить, но…
– Будет, – раздраженно бросил шаман. – Что, хочешь узнать как?
Спросил, остро глянул из-под нависших светлых бровей – словно ледяшками по душе полоснул.
– Не хочу, – твердо сказал Илуге.
– И ладно. – Шаман повернулся спиной и пошел себе по протоптанной тропке.
Илуге, застыв от боли, смотрел ему вслед, когда шаман обернулся, беличьи хвосты на дохе разлетелись и Илуге вдруг вспомнил, где и когда видел его, видел в этот самый момент:
– Вскоре после того, как твой конь умрет, ты станешь угэрчи – военным вождем. Всех племен. Я видел, как за твоей спиной колыхались их бунчуки. И я был с тобой там, белоголовый чужак, полный неожиданностей, как собака – блох. Я видел перед тобой великий выбор, и от этого выбора зависит судьба Великой степи.
– Какой… выбор? – выдавил потрясенный Илуге.
– Выбор между честью и долгом. Между правом и предназначением. Между волей человека… и бога.
С Онхотоем всегда так – если что и скажет, то только запутает!
– И все это… произойдет со мной? – неверяще переспросил Илуге. Мысли вертелись в голове роем жужжащих ос, но ни одна не казалась хоть сколько-то разумной.
– Может, да. А может быть, и нет. Старики говорят, наш мир – только отражение какого-то другого, где все происходит чуть-чуть иначе. Быть может, все это случится там, с кем-то другим, – промолвил Онхотой и, помолчав, добавил: – Быть может, мне вообще не следовало говорить тебе этого…
– Нет, следовало! – вскинулся Илуге.
– Тебе стало от этого легче? – с ехидцей спросил шаман. – Сбудется это или нет – тебе все равно придется пройти весь путь, своим потом и своей кровью, своим упрямством и своим мужеством. И все равно до конца не знать, сбудется ли обещанное.
– Стало, – медленно ответил Илуге. – Теперь у меня есть вера. Вера делает непобедимым.
– Чья вера? – Шаман тонко усмехнулся, сделал рукой странный, знакомый жест, словно разрезая ставшее вдруг вязким время. – Чья?
