Как и следовало ожидать, больше половины стада разбежалось. Правда, в большинстве своем скотина далеко не ушла – там и сям виднелись группки овец, мокрых и жалких, будто охапки скошенной травы. Когда дождь поутих, многие из них и сами потихоньку затрусили обратно, к сочной траве поймы, – достаточно было наподдать им под зад, как они с блеянием мчались куда надо. И все же, когда собрали и пересчитали, недосчитались не меньше трех десятков.
Собрав какую могли скотину в пределах видимости, Тургх и Илуге разъехались в разные стороны по долине за пропавшими овцами. Дождь продолжал накрапывать.
Илуге поехал на восток, петляя между невысокими сопками и выветренными останцами, пока не выехал на довольно обширную промоину, преградившую путь. Еще пару дней назад сухое русло ручья сейчас было забито свежей рыжей глиной. Ночью здесь, должно быть, шел целый поток из грязи и воды. Осторожно объезжая грязевые затоны, Илуге внимательно разглядывал следы. Наконец, он нашел отпечатки копыт пяти овец и двинулся вверх по руслу в расчете, что далеко они уйти не могли. Тем более что, судя по следам, одна из овец захромала.
Русло ручья извивалось между двумя каменистыми осыпями, перемежавшимися редкими кочками жесткого дэрисуна. Здесь, повыше, хвала Небу, водой намыло сверху мелкого красноватого щебня, и копыта коня больше не увязали – только противно хлюпало мокрое седло. Илуге нашел одну овцу, хромую, – она отстала и жалобно блеяла, беспомощно вращая узкой маленькой головой. Илуге закинул ее поперек седла, невзирая на вопли, и двинулся дальше в расчете, что и остальные недалеко.
Они и вправду были недалеко. За очередным поворотом русла стояло высохшее дерево, устремив к небу искривленные ветви в молчаливой мольбе. Три оставшиеся овцы прижались к стволу и даже не блеяли от ужаса. Потому что на дереве, расправив бархатные крылья, сидел орх – гигантский орел, самая крупная птица в Великой Степи и за ее пределами. Он только что прикончил пятую овцу, тушка которой бессильно свешивалась из его мощных желтых лап с длинными, острыми как бритва когтями величиной с палец мужчины. Размах его крыльев, ржаво-коричневых снаружи и желто-песочных изнутри, превышал рост взрослого человека. Круглые глаза, окаймленные желтой роговицей, немигающе уставились на Илуге.
Он вытянул стрелу из колчана скорее автоматически, вскинул лук. Что-то помешало ему выстрелить в первый момент. А потом они застыли, и время сделалось вязким: Илуге почему-то не мог спустить тетивы, а орх почему-то не улетал. Краем глаза Илуге отметил, как рядом на ветру болтается туда-сюда сломанная ветка, завораживающе размеренно, и только поэтому он мог понимать, что мир вокруг двигается. А он почему-то все не мог отвести глаз от орха.
Наконец орх вскинул крылья, тряхнув намокшими перьями, и переступил своими жутковатыми желтыми лапами, выпуская добычу, которая грузно плюхнулась наземь. В этот момент Илуге осенило.
«Это не простой орел – орлы так себя не ведут! Это вестник Аргуна, бога ветров и бурь, властелина степей, явился мне. Мне!»
Илуге медленно опустил лук и неподвижно застыл в седле. Капли дождя, капая с отвисшей шапки, потянулись холодом по позвоночнику. Орх все не улетал, казалось, выжидая. Чего? Илуге понятия не имел, как себя вести в подобных случаях.
– Вот, возьми овцу, великий дух, – зашептал он, в основном потому, что не знал, что делать дальше. – Это твоя добыча, я тебе ее дарю. Скажи там, наверху, хозяину Ы-ыху, чтобы ждал Менге. Ты ведь знаешь, Менге ушел. Со своим конем. Будет всадником на Полях и молодым станет. Так говорят. Про тебя говорят – это великий знак для тех, кому ты явишься. Ты принес мне весть, великий дух? Мне? Что я должен сделать? Что со мной будет? Дай мне знак! Я готов совершить все, что ты мне укажешь! – Илуге понял, что бормочет что-то бессмысленное, и замолчал.
Снова раскачивалась сломанная ветка – туда-сюда. Снова Илуге утонул в глазах орха – странных, нечеловеческих глазах, – ярко-золотых, с лучистой радужкой и круглым неподвижным зрачком. Наконец, орх дернул головой, нахохлил воротник темно-рыжих, как волосы Яниры, перьев и заклекотал. Илуге показалось, что его клекот звучит осмысленно, и на всякий случай стащил с головы шапку – единственный известный ему знак почтения.
– Удачной охоты тебе, великий дух, – пробормотал он.
Орх еще раз резко, отрывисто крикнул, взмахнул огромными крыльями, подобрал брошенную овцу и не торопясь улетел, напоследок обдав Илуге волной влажного воздуха. Илуге поднял голову и увидел большое маховое перо, опускающееся ему на колени. Сердце его остановилось на мгновение, захлебнувшись надеждой. Но потом Илуге положил перо на ладонь и озадаченно на него уставился. Перо было белым. А у птицы, его обронившей, не было в оперении даже маленького белого пятнышка.
Белый у всех степных племен был цветом зимы, цветом холода, цветом смерти. В белых одеждах приходит к мужчине Аргун Безжалостный, бог войны, покровитель воинов, и забирает его душу на свои Небесные Луга. Белую войлочную ленту вывешивают у юрты умершего воина. Белые полосы наносят на лица мужчины, уходящие в набег. Цвет смерти воина – белый.
«Менге умер, – подумал Илуге, поворачивая в руках перо. – Или это значит, что умрет кто-то еще? Воин. Воины. Белые ленты на ветру. Белые полосы на лицах…» – В памяти всплыли ритуальные слова шамана, провожающего уходящих воинов. – «Время пришло, ваше время. Вы, жертвенный нож и жертва. Вы, олень и охотник, вы – дающие и берущие. Вы – служители властелина, ибо смерть – властелин степей…»
Глава 2
Праздник Осенней Воды
– Мой сын сдал экзамен на степень сэй, – в седьмой раз повторял господин Ито, расплываясь в блаженной улыбке. Господин Ито был по этому торжественному случаю более пьян, чем обычно. Его маленькая желтая шапочка с кистью, знак его ранга, была неподобающе сдвинута на левое ухо, круглое добродушное лицо лучилось неподдельной гордостью.
– Он у меня молодец, мой Юэ, – доверительно сообщил господин Ито неизвестному спящему соседу. Он сделал большой глоток дешевого кислого пива из глиняной кружки и с сожалением посмотрел на оставшееся. Несмотря на сильное желание заказать еще, господин Ито знал, что следует пойти домой, – он еще не перешел грань в половину месячного жалованья, после которого дома последует скандал. Но был опасно близок к этой грани. Идти домой совсем не хотелось.
Господин Ито бросил уснувшего и пересел за соседний стол, где сидел кто-то, еще способный слушать. Будь господин Ито более трезвым и менее счастливым, он бы, пожалуй, не стал искать общества этого человека – в непроницаемых черных глазах незнакомца таилось что-то неуловимо опасное. Впрочем, в остальном его облике не было ничего предосудительного для посетителя корчмы-гэдзи средней руки здесь, в Нижнем Утуне. Одежда, в отличие от бесшабашно распахнутого ворота господина Ито, была в полном порядке. Но нижний халат был не зеленым, как у большинства жителей южных провинций, а серым, как у торговца из Восточной Гхор. Однако выговор был явно не гхорский, волосы не заплетены в традиционные для гхорцев четыре косы, а закручены в узел и подняты под шапку, как у столичных военных. На пальцах – следы чернил, и это при том, что гхорцы в большинстве своем годятся только для выпаса горных быков. В общем, господину Ито следовало бы обратить внимание на эти вопиющие несоответствия, но, как уже говорилось, господин Ито был пьян более, чем обычно. Он перебрался со своей кружкой к одиноко сидевшему незнакомцу и представился.
