Жаль, он-то планировал после официальной части продолжить беседу с гостем здесь, даже припас для этого певицу и флейтиста. Пришлось приказать им удалиться и убраться самому, так как господин Хэ выказывал все большее нетерпение остаться одному.
Расстроенный, господин Хаги вернулся в пиршественную залу, наблюдая горы несъеденной снеди. Он остановил знаками слугу, убиравшего удивительно полный кувшин вина с того места, где сидел судья. Это цветочное было воистину дивным, и он чуть не разорился, купив его в таком количестве к такому случаю, так почему бы не насладиться? Ведь цветочное вино такое нежное, что долго не живет и быстро выдыхается, в отличие от сливового с его более насыщенным и грубым ароматом.
Налив себе полную пиалу по примеру судьи Хэ, господин Хаги осушил ее залпом, доставив себе несказанное удовольствие от такого транжирства. С хрустом опустив в рот пирожок, он принялся размышлять, что же ему удалось узнать полезного о судье Хэ. К сожалению, оказалось, что почти ничего, и это сильно настораживало, поскольку все известные господину Хаги люди как-то да обнаруживали себя и свои чувства. Судья Хэ не попался ни в одну из расставленных ему за этот вечер многочисленных ловушек. Он не отреагировал на лесть мельчайшими подрагиваниями ноздрей, не впал в гнев от нескольких двусмысленных фраз, произнесенных по приказу Хаги его заместителем, не принял намеки на возможность неплохо провести время с лучшей из квартала танцовщиц, – короче, не выказал никаких человеческих слабостей.
А это было воистину странно в подлунном мире, где век человеческий короток и полон печалей.
Господин Хаги осушил до дна еще одну пиалу и все-таки позвал певицу. Он в конце концов уже заплатил вперед. Правда, он не дал ей даже настроить инструмент. Выгнав из залы немало удивленного флейтиста, он совершенно неизящно задрал на певице ее платье модного оранжевого цвета, завязанное зеленым поясом, и овладел ею прямо на столе. Испуганная, растерянная, она пыталась сопротивляться, растеряв всю свою манерность. Под гримом проступило вовсе немолодое лицо, что напомнило господину Хаги последний визит жены. Он закончил быстрыми, резкими движениями и знаком велел женщине убираться. В конце концов, ей за это платят, и свое время она отработала быстрее, чем сама ожидала.
Ы-ни решительно проткнула тело маленькой серой ящерицы, которая только что копошилась на дне маленькой плетеной корзины. Для заклинания требовались сердца двух ящериц, двух змей и двух птиц, истолченная в порошок жемчужина, девять капель менструальной крови девственницы и серебряная ладанка. Заклинание следовало совершать в первую ночь новолуния, и сегодня как раз была такая ночь.
Ы-ни торопилась: ей не хотелось ничего объяснять матери, и тем более отцу, если слуги донесут. Потому что заклинание из «Календаря таинственных примет», которое она тайком выписала из книги матери, ни о чем ей при этом не сказав, называлось «Слива и персик» и, судя по комментарию, обладало сильнейшим свойством соединять разлученных возлюбленных. И – о чудо! – помимо всего прочего, Ы-ни смогла добыть самый сложный из совместимых с новолунием предметов – девять капель собственной крови.
Она уже несколько месяцев высчитывала свои дни с изрядным разочарованием. Но два дня назад она поняла, что время совпадает, и решила действовать немедленно. Заказ лягушек, ящериц, змей и прочей живности в их дом уже никого не удивлял ни в определенных кругах, ни на женской половине. Служанки получали каллиграфически написанную записочку, отдавали у дверей одного дома в старом квартале, и старуха с обвязанной красной тряпкой головой, ухмылясь щербатым ртом, выносила им необходимое в глиняных чашках или плетеных корзинах. Служанки в знатные дома обычно набирались из простонародья, и, будучи суеверными, они боялись заглянуть в содержимое таинственных шуршащих корзин. К своему счастью, надо сказать.
Ы-ни решительно подавила нахлынувшее отвращение и, сузив красивые глаза, достала из тельца крошечное сердце. Затем второе. Змей ей передали уже умерщвленными, как она и просила в записке, и не очень большого размера. Конечно, приворот на встречу с Сыном Неба (а был и такой) требовал бьющегося (!) сердца королевской кобры не менее чем пяти локтей в длину, но ведь она не хочет так много!
Ы-ни быстро сложила все, что требовалось, в маленькую ладанку – слава Девятке, у нее нашлась одна серебряная. На минуту ей стало ее жаль: ладанка была прелестной старинной работы и изображала двух летящих друг другу навстречу птиц. Но потом девушка решительно сдвинула брови, защелкнула крошечный замочек и повесила ладанку себе на шею. И быстро смыла с инкрустированного перламутром стола следы крови. То, что осталось от ее занятий, Ы-ни плотно завернула в кусок грубой бумаги и сунула за зеркало: попозже она найдет, куда это выкинуть, не привлекая внимания.
Наконец, перестав бояться, что ее кто-нибудь застанет за препарированием змей, Ы-ни медленно выдохнула и на ее щеки начал возвращаться румянец. Часть операции, представлявшаяся ей самой трудной, выполнена. Теперь оставалось дождаться ночи и выскользнуть в сад.
Ладанку надлежало надеть на шею до заката, а в полночь, девять раз прочитав заклинание, зарыть под одиноко стоящим деревом. Возможно, в заклинании имелось в виду растущее само по себе дерево, но в саду господина Хаги имелся прекрасный старый гинкго, посаженный еще его дедом, и его с полным основанием можно было считать отдельно стоящим.
Поскольку на месте скорее всего будет темно, Ы-ни выучила девять слов, из которых состояло заклинание, наизусть, тем более что ни одно из них не обладало привычным для нее смыслом.
Оставалось ждать. Сквозь духи она чувствовала слабый запах крови, идущий из ладанки. Надо надеяться, что кровь не вытечет, запачкав ее платье, – это может привести к ненужным расспросам. Поэтому она заранее отослала служанок и сказалась матери больной. Это поможет ей избежать общего ужина и мать скорее всего сегодня вечером не будет ее беспокоить.
Ы-ни села к своему любимому столику перед зеркалом и принялась смотреть сама себе в глаза, в их таинственную темноту.
«Как хорошо, что в глазах нельзя прочитать мысли человека, – подумала девушка. – Иначе в мире все бы было устроено иначе. Я думаю, ничуть не лучше, но только люди не позволяли бы себе еще и думать о чем-то запретном. А так, как сейчас, я могу не беспокоиться и сколько влезет думать о нем. О Юэ.
«Конечно, меня могут выдать замуж. Но разве мало в наши дни историй о женщинах, имеющих любовника? Странно было бы выдавать женщин замуж за незнакомцев – и ожидать от них по этому поводу верности, тем более что многие мужья могут оказаться стары и уродливы». Это несправедливо, и она, Ы-ни, не будет глупой клушей, покорно склонившей голову перед корыстью собственного отца. Нет, она хочет сама делать выбор, кому ей отдать свое тело, – быть может, муж будет иметь право на ее девственность, но позднее, если они будут умны, ее с большим трудом смогут в чем-либо обвинить.
Конечно, сын писаря не сможет дать ей ту жизнь, к которой она привыкла. Кроме того, даже заикнуться об этом родителям немыслимо. Так что замуж выйти придется так или иначе. Но выйти замуж и любить – это две очень разные вещи. Ей нужно выйти замуж за какого-нибудь невзрачного, покладистого и богатого человека. Желательно еще бессильного по мужской части и подслеповатого. Как жаль, что отец так не вовремя прекратил все ухаживания со стороны ее поклонников! К моменту возвращения Юэ она была бы уже замужем, и уже сейчас бы устраивала все так, как этому следует быть. Потому что она не хочет ждать.
