– У тебя ж две жены уже, – невпопад брякнул Илуге.
– О-хо-хо! – захохотал Эрулен. – Где две, там и три! У нас в степи, сколько прокормишь – столько и бери, была б охота! А что, могу и посватать, коли отдашь девку-то!
Илуге судорожно сглотнул. Ну вот, опять начинается. Провались оно все пропадом! Родилась бы уродиной – не пришлось бы теперь выворачиваться. Военному вождю-то – поди откажи.
– Э-э… рано еще об этом говорить, вождь, – невыразительно промямлил он.
– Кабы потом поздно не было, – снова хохотнул Эрулен. – Оглянуться не успеешь – а девка-то уже непраздна! Дело недолгое, одну оставил, поди!
– Не одну, – буркнул Илуге.
– Иную хоть с полком оставляй, все лазейку найдет, – хмыкнул Эрулен, явно поддразнивая Илуге. – Вон, у Амдо, вождя ичелугов, говорят, восемь девок, дак одна из них недавно ему в подоле принесла, а от кого, до сих пор неведомо!
– А это правда, – после недолгой паузы решился Илуге, – что у ичелугов теперь мальчики не рождаются?
– Правда, – посерьезнел Эрулен. – Мужчин у них совсем мало осталось. И ихних девок другие племена тоже в жены не берут – боятся, что проклятие на них перекинется. Тому уж четырнадцатый год пошел. Как лханнов они порезали, так и… Одним куаньлинам поганым с того выгода вышла. Должно быть, это они же порчу и навели!
Вождь в сердцах сплюнул. С его лица сошло обычное шутливое выражение, глаза недобро прищурились.
– Куаньлинам? – медленно переспросил Илуге. Сердце гулко стучало у него в груди, но он старался, чтобы голосо звучал буднично, ровно.
– А кому же? – зло бросил Эрулен. – Ичелуги им всю добычу и сбыли тогда. Уговор у них был. Да только с куаньлинами уговариваться – что самому на себя рабский ошейник одеть! Эх, дураки же ичелуги – второй раз по тому же льду идут, снова с куаньлинами в одной упряжке! Надеются на ургашских богатствах отыграться…
– Так, значит, это куаньлины хотели, чтобы лханнов вырезали? Зачем? – Илуге чувствовал, что начинает задыхаться. Его мир стремительно переворачивался с ног на голову, перед глазами плавали разноцветные пятна. Прав был хан Темрик – телок он неразумный, телок, что рогами воздух бодал! Прав, когда сказал, что у него на самом деле нет выбора! Потому что выбор – это то, что воин и мужчина делает осознанно. Только тогда такой выбор благословляет Небо. Столько времени потеряно, столько бесплодных усилий! И почему раньше ему даже в голову не приходило расспросить того же Эсыга об этом? Илуге стиснул зубы, чувствуя, как к горлу подкатывает горечь.
– Затем, что во лханнских землях испокон веку вон такие камешки добывали, что у тебя в рукояти сидит, – пожал плечами Эрулен. – Лханны их в Ургах отдавали и жили себе со всеми в ладу. Куаньлины, видно, про то богатство пронюхали. А только горазды они чужими руками жар загребать. Манера у них всегда такая. Все юлят, крутят, слова сыплют, что песок – горстями. И цена этим словам та же. Вот ичелуги и получили свое. С горкой.
Эрулен поднялся, отряхивая штаны. От былого веселья его не осталось и следа:
– И вот почему косхи на Ургах не пошли и не пойдут, пока я жив, – сказал он, и теперь в его голосе слышались интонации вождя, под чьим началом не одна рука воинов. – На чужое зариться – свое потерять. А те, кто этого пока не понимает, скоро поймут, помяни мое слово.
Илуге молча кивнул, глядя вслед за вождем на юг, откуда с гиканьем и присвистом неслись в стан охотники. Да только смотрел он дальше – за линию горизонта, за горы, – туда, где лежали неведомые и огромные земли его настоящих врагов.
Империя, такая огромная и такая старая, что, кажется, она была там всегда и всегда там будет, как разделяющие их горы, как Вечно Синее Небо над головой. Людей там – что песка на берегу. Говорили, что живут они в огромных домах из дерева и камня, которые строят на одном месте и не могут увезти с собой. Говорили, что, когда войско императора пришло в степь в незапамятные времена, оно покрыло ее своими знаменами от горизонта до горизонта. Говорили, что победить их невозможно. Точнее, никто этого даже не говорил. Еще не родился в степях человек, который посмел бы даже подумать об этом. Были только те, кто понимал, что за вечными склоками степных племен тут и там проявляются незримые нити и, словно паутина, тянутся на юг, к куаньлинским городам.
Илуге вскинул голову. Ему почудился ветер с юга, и неуловимый привкус гари, словно бы со старого пепелища. Когда-нибудь он найдет тех, кто стоял за той давней резней. Он найдет их все равно. Сколько бы времени ни потребовалось. Он умеет ждать.
Чиркен оказался прав: гонец приехал за ним. К вечеру пришел Эрулен и передал разговор с гонцом, при котором присутствовал. По его словам, Марух стелил мягко, приглашал. Обещался подтвердить завещание Темрика. Однако в самом конце разговора Эрулен сказал нечто совершенно неожиданное:
– Если ты решишь уехать, молодой вождь, косхи будут покорно просить тебя оставить с нами твоего воина Илуге, выросшего на нашей земле.
– Что? – Брови Илуге взлетели вверх. Элира замерла. – С чего бы вдруг?
– Ну… шаман Тэмчи теперь сильно жалеет, что отправил тебя в тот курган. – Эрулен слегка усмехнулся. – Не можем же мы в самом деле теперь отпустить своего самого великого предка к джунгарам. Теперь, когда он нашелся. У нас полгода все неудачи списывались только на то, что нас покинул наш великий покровитель и мудрый отец.
Эрулен преувеличенно низко поклонился Илуге, чего раньше никогда не делал. Впрочем, его и сам Орхой Великий не слишком напугал. А любовь к рискованным шуточкам у них, похоже, одинаковая.
Ему показалось – или внутри него тоже что-то знакомо усмехнулось?
– Но я же не курган и не камень, чтобы меня установить, – растерянно сказал Илуге. – Элира рассказала мне, что у ургашей есть такие позолоченные мертвецы, святые, которые вроде как не умерли, а только спят и ждут своего часа. Они не гниют, и тело их остается гибким. И ургаши им поклоняются. Вы что, хотите меня в это превратить?
– Гм… Тебе бы это пошло, – с невинным видом сказал Эрулен, скрывая улыбку под русыми усами.
– Но у меня там… юрта… сестра… – пытался возразить Илуге.
– Сестру тоже устроим. – Эрулен залихватски подмигнул Илуге, и он тут же понял, что тот имеет в виду.
«Ах ты, лисий сын! – Он не мог уже всерьез злиться на Эрулена, но двигавшие им мотивы были куда как прозрачны. – Если и не сам придумал, то уж точно с жаром поддержал!»
В этот момент он понял, что джунгарские кочевья стали его домом. Каким бы странным это ни казалось. Он подумал о Нарьяне, ее девушках, об Онхотое и Ягуте, об Унде и Чонраге, о Бозое и Чиркене. О Темрике и о своем желании сделать для умершего хана что-нибудь невозможное. В очередной раз. Когда он успел привязаться ко всем ним так сильно? Да, он мог бы взять с собой Яниру и выдать ее замуж за Эрулена – как ни крути, но такое предложение, хоть и третьей женой, очень почетно для бывшей рабыни, лучшее ей вряд ли кто-то сделает. Мог бы привезти сюда Нарьяну и жениться на ней. Мог бы завести новых друзей здесь. С его статусом Обители Духа, как образно выразился шаман Тэмчи, это будет нетрудно. Да вот только со старыми расставаться он не хочет.
