– Я знаю, сынок, – мягко сказала Ицхаль.
– Откуда? – удивился Илуге. Неужели она помнит и это?
Голос Ицхаль неожиданно зазвучал в его голове.
«Я всегда хотела обладать Совершенной Мыслью – так мы называем умение читать мысли других. И мне никогда не удавалось, даже тогда, когда мне это было нужно так сильно, как никогда. А вот сейчас я обнаружила, что получила этот дар. Как всегда, не ко времени. Так что я уже давно знаю про Элиру, мой мальчик, и скорблю вместе с тобой. Знаю, что ты потерял на перевале своего красавца коня. Прости меня, если сможешь».
Илуге мучительно покраснел.
– Мать дороже любого коня, – хрипло сказал он. – Даже самого лучшего.
Пауза вышла неловкой для обоих, но тут в юрту зашла Янира. Она с перепугу держалась с Ицхаль Тумгор столь почтительно, что даже говорила в ее присутствии только шепотом.
– Илуге, – прошептала она, – кажется, к нам гости…
Илуге не успел спросить ее ни о чем, так как полог откинулся, и зашел Онхотой. Илуге расплылся было в улыбке, но из-за спины шамана появился Чиркен, и улыбка сменилась неподдельным изумлением: хану племени не пристало запросто заворачивать к простым дружинникам. Третий их спутник удивил его еще больше – им был Джурджаган. Илуге старался убедить себя, что Чиркен был прав, сделав такой выбор. И даже скорее всего Чиркен был прав. Но все равно Джурджагана Илуге недолюбливал.
– Мой хан. – Он очень вежливо поклонился из своего сидячего положения. Янира, розовая от смущения, спешно убирала с войлоков разбросанные в беспорядке вещи. – Мой вождь. Хэсэтэ Боо.
– Я хотел бы поговорить с твоей матерью, – неожиданно сказал Чиркен. Его лицо было хмурым и сосредоточенным. Присев у постели больной, он почтительно наклонил голову. Ицхаль заинтересованно приподнялась.
– Я слышал о тебе, как о принцессе, сестре правящего князя Ургаха, – без обиняков спросил Чиркен. – Это правда?
– Правда, – кивнула Ицхаль. – У нас называют – княжна.
– Значит, твой сын и мой воин Илуге – еще и ургашский… как это… княжич? – хохотнул Чиркен. – А я ведь до конца не верил. В придачу ко всем твоим прочим подвигам это просто удивительно! Или ты и вправду колдун? Что, в Ургахе, все такие?
– Не все, – ответила Ицхаль. – Хотя правящая семья считается отмеченной богами. Скорее это зависит от того, как человек развивает свои способности.
– Ну, Илуге у нас прославился и без своего ургашского наследства, – хитро улыбнулся Чиркен.
Брови Ицхаль удивленно взлетели вверх.
– О да, – продолжал Чиркен с прежним весельем. – Мой дед, хан Темрик, любил говаривать, что этот чужак способен на невыполнимые вещи.
В глазах Ицхаль появилось какое-то странное, отсутствующее выражение.
– Ты решил продолжить дедовы традиции, великий хан? – не без яда спросил Илуге. Ему стало ясно, что такие люди без веского повода на пороге не появляются. – Да только не знаю, справлюсь ли?
– Шаманы объявили Тэнгэрин Утха – Небесное Испытание. Кто пройдет его, будет избран духами степей и станет угэрчи – военным вождем всех племен.
Внутри него ударил гонг. Время свернулось в тугую спираль и отбросило его назад, в день своей победы на скачках, когда – разгоряченный, счастливый, первый раз в жизни узнавший, что такое разделить радость победы с друзьями, – он услышал слова Онхотоя.
«Вскоре после того, как твой конь умрет, ты станешь угэрчи – военным вождем всех племен. Я видел, как за твоей спиной колыхались их бунчуки. И я был с тобой там, белоголовый чужак, полный неожиданностей, как собака – блох. Я видел перед тобой великий выбор, и от этого выбора зависит судьба Великой степи».
Да он сказал это. И еще сказал:
«Но – скажи, – разве тебе стало легче от того, что ты знаешь это? Тебе все равно придется пройти весь путь, своим потом и своей кровью, своим упрямством и своим мужеством. И все равно до конца не знать, сбудется ли обещанное…»
Он поглядел на Онхотоя. Молодой шаман был невозмутим, только его голубые глаза, казалось, превратились в два остро отточенных клинка, буравящих душу.
«Ну что, белоголовый, – казалось, говорили они, – вот все и сбылось. Станет ли тебе легче сделать новый шаг к грядущему? Прибавится ли веры?»
– Шаманы сказали, как будет проводиться Тэнгэрин Утха. – По мере того как слова срывались с его губ, Чиркен мрачнел. – Избранный воин должен привести небесного коня с полей Аргуна и взнуздать его уздой из волос трех дочерей Эрлика…
Илуге почувствовал, что у него зашевелились волосы на загривке. По своей воле разыскать Эмет Утешительницу и взять волос с ее головы? Посмотреть в голубые глаза Исмет Тишайшей – той, что приходится увидеть лишь один раз, на вдохе, перед тем как умереть на выдохе?
– Тебе не стоило говорить это при его матери, – поморщился Джурджаган, и Илуге уловил в голове рыжего итагана сочувствие. – Парень сам должен решиться.
– Отчего же? – Ицхаль безмятежно улыбнулась. – Мой сын – воин. Не нужно меня жалеть.
Да, его мать оказалась сделана из твердой породы. Как, впрочем, и Нарьяна. Она все еще носила повязку, но, услышав, что Чиркен посылает Илуге в столь почетное путешествие (подробности он постарался опустить, а в ушах других они звучали просто красивой сказкой), не пожелала ничего слушать.
– Если не возьмешь – поеду следом одна, – отрубила она однозначно, и Илуге знал: ведь поедет же.
Правда, хоть Янира, к его облегчению, вняла его уговорам, что об Ицхаль будет некому позаботиться. Она вообще стала какая-то грустная после того, как они вернулись. Сначала обрадовалась, кинулась на грудь, плакала от счастья, гладила по лицу, будто слепая. А потом вдруг внутренне отшатнулась, стала сдержанной и тихой. Должно быть, завидует – он все-таки чудом обрел свою мать, а у нее, получается, ни одного кровно близкого существа не осталось. Илуге старался быть с ней поласковее, насколько ему это удавалось, но девушку это, похоже, только еще больше злило.
«По весне пойду к Эрулену в жены!» – заявила она как-то, чем привела Илуге в растерянность и бешенство одновременно. Что это с ней происходит?
Мать вышла проводить их с Нарьяной. Одетая в одежду степняков – кожаные штаны, поверх платье на поясе и нагрудник, – она тем не менее резко отличалась от всех – узкой прямой спиной, горделивой посадкой головы, изысканным бледным лицом, не загрубевшим на степных ветрах. Белизной тонких пальцев. Глазами – огромными зелеными глазами на худом бесстрастном лице. Ицхаль Тумгор не стала голосить, как, бывает, голосят женщины, провожающие сыновей в поход. Не стала плакать. Стояла и смотрела, неотрывно, невыносимо.
Илуге отвел глаза. Он еще не привык, что есть кто-то, кому он настолько небезразличен. Это порой даже пугало.
Путь на Пуп был хоть не слишком длинен, а не сказать, что приятен. Зимой по степи можно идти только там, где снег по сопкам сдует, – в оврагах и долинах он лежит плотно, и лошади могут пораниться и сильно устают. Должно быть, важное дело затеяли шаманы, думал он, глядя, как перед ним ползет цепочка всадников. Чиркен, Джурджаган, Онхотой – поехали все. Еще два десятка воинов – больше шаманы брать запретили, еще драка вспыхнет. О том, что именно Илуге – избранный Чиркеном кандидат, хан, вроде бы не особенно распространялся. Однако, судя по коротким, острым взглядам, ощутимо царапавшим лицо, все и так догадались. Слишком многие события последних дней были так или иначе связаны с ним. Нарьяна старалась держаться в тени. Илуге отправил ее саму проситься на Тэнгэрин Утха – и вернулась она, улыбаясь до ушей, с согласием хана. Теперь и возразить было нечего.
