— Тем хуже, кобель проклятый!
Вацек снова бросается вперед, но налетает на цоколь обелиска, так как не рассчитал расстояние, едва не теряет равновесие, я опять даю ему пинок, на этот раз по большой берцовой кости. Правда, он в сапогах, но удар все же подействовал. Вацек снова останавливается, широко расставив ноги и, увы, все еще сжимая в руках нож.
— Слушайте, вы, осел! — говорю я властным тоном гипнотизера. — Я влюблен в совсем другую женщину! Постойте! Я сейчас вам покажу ее! У меня есть фотокарточка!
Вацек безмолвно делает выпад. Мы обегаем обелиск, описывая полукруг. Я успеваю вытащить из кармана бумажник. Герда дала мне на прощание свою фотокарточку. Я быстро стараюсь нащупать ее. Несколько миллиардов марок разлетаются пестрым веером, а вот и фотография.
— Видите, — заявляю я и, спрятавшись за обелиск, протягиваю ему фотографию, но осторожно и на таком расстоянии, чтобы он не мог ткнуть меня ножом в руку. — Разве это ваша жена? Посмотрите-ка внимательнее! Прочтите надпись!
Вацек косится на меня здоровым глазом. Я кладу изображение Герды на цоколь.
— Вот! Смотрите! Разве это ваша жена?
Вацек делает неуклюжую попытку схватить меня.
— Слушайте, верблюд! — говорю я. — Да вы хорошенько посмотрите на карточку! Когда у человека есть такая девушка, неужели он будет бегать за вашей женой?
Кажется, я перехватил. Вацек обижен, он делает резкий выпад. Потом останавливается.
— Но кто-то ведь спит с ней! — неуверенно заявляет он.
— Вздор! — говорю я. — Ваша жена верна вам!
— А почему же она торчит здесь так часто?
— Где?
— Да здесь!
— Понять не могу, о чем вы говорите, — отвечаю я. — Может быть, она несколько раз говорила из конторы по телефону, допускаю. Женщины любят говорить по телефону, особенно когда они много бывают одни. Поставьте ей телефон!
— Она и ночью сюда ходит! — заявляет Вацек.
Мы все еще стоим друг против друга, разделенные обелиском.
— Она недавно была здесь ночью, когда фельдфебеля Кнопфа принесли домой в тяжелом состоянии, — отвечаю я. — А ведь обычно она работает по ночам в «Красной мельнице».
— Это она уверяет, но…
Нож в его руках опущен. Я беру с цоколя фотокарточку Герды и, обогнув обелиск, подхожу к Вацеку.
— Вот, — говорю я. — Теперь можете меня колоть и резать, сколько вашей душе угодно. Но мы можем и поговорить. Чего вы хотите? Заколоть человека ни в чем не повинного?
— Это нет, — отзывается Вацек. — Но…
Выясняется, что ему открыла глаза вдова Конерсман. Мне слегка льстит сознание того, что она из всех обитателей дома заподозрила в блуде только меня.
— Слушайте, — обращаюсь я к Вацеку. — Если бы только вы знали женщину, из-за которой я схожу с ума! Вы бы меня не заподозрили! А впрочем, сравните хотя бы фигуры. Вы ничего не замечаете?
Вацек тупо смотрит на фотографию Герды, где написано: «Людвигу с любовью от Герды». Но что он в состоянии заметить одним глазом?
— Похоже это на фигуру вашей жены? — спрашиваю я. — Только рост одинаковый. Впрочем, может быть, у вашей жены есть красно-рыжий широкий плащ наподобие накидки?
— Ясно, есть, — отвечает Вацек снова с некоторой угрозой. — И что же?
— У моей дамы — такой же. Этих плащей всех размеров сколько угодно в магазине Макса Клейна на Гроссештрассе. Сейчас они очень в моде. Ну, а старуха Конерсман полуслепая, вот вам и разгадка.
У старухи Конерсман глаза зоркие, как у ястреба. Но чему не поверит рогатый муж, если ему хочется верить?
— Поэтому она их и спутала, — поясняю я. — Дама, снятая на карточке, несколько раз приходила сюда ко мне в гости. Надеюсь, она имеет право прийти или нет?
Я облегчил Вацеку все дело, ему остается только ответить «да» или «нет». Сейчас ему достаточно кивнуть.
— Хорошо, — говорю я. — И поэтому вы человека ночью чуть не зарезали?
Вацек тяжело опускается на ступеньки крыльца.
— Ты тоже меня сильно потрепал, дружище, посмотри на меня.
— Глаз цел.
Вацек ощупывает подсыхающую черную кровь.
— Если вы будете продолжать в том же духе, то скоро попадете в тюрьму, — замечаю я.
— Что я могу поделать? Такая уж у меня натура.
— Заколите себя, если вам необходимо кого-нибудь заколоть. Это избавит вас от многих неприятностей.
— Иногда мне даже хочется прикончить себя. Ну как же мне быть? Я с ума схожу по этой женщине. А она меня терпеть не может.
Я вдруг чувствую себя растроганным и уставшим и сажусь на ступеньки рядом с Вацеком.
— А все мое ремесло! — говорит он с отчаяньем. — Она ненавидит этот запах, дружище. Но ведь если много режешь лошадей, от тебя пахнет кровью!
— А у вас нет другого костюма? Чтобы переодеться, когда вы возвращаетесь с бойни?
— Нельзя этого. Иначе другие мясники подумают, что я хочу быть лучше их. Да и все равно я насквозь пропитан запахом. Его не вытравишь.
— А если хорошенько мыться?
— Мыться? — удивляется Вацек. — Где? В городских банях? Они же закрыты, когда я в шесть утра возвращаюсь с бойни.
— Разве на бойнях нет душа?
Вацек качает головой.
— Только шланги, чтобы мыть пол. А становиться под них сейчас уже холодно, осень.
С этим я не могу не согласиться. Ледяная вода в ноябре — небольшое удовольствие. Будь Вацек Карлом Брилем, это бы его не испугало. Карл зимой прорубает на реке лед и плавает вместе с членами своего клуба.
— А как насчет туалетной воды? — спрашиваю я.
— Не могу ею пользоваться. Другие мясники решат, что я гомосексуалист. Вы не знаете, каковы люди на бойнях.
— А что, если бы вам переменить профессию?
— Я ничего другого не умею, — уныло отвечает Вацек.
— Торговать лошадьми, — предлагаю я. — Это ведь занятие, очень близкое к вашей профессии.
Вацек качает головой. Мы сидим некоторое время молча. Какое мне дело, думаю я. Да и чем ему поможешь? Лизе нравится в «Красной мельнице». И привлекает ее не столько сам Георг, сколько желание иметь кого-то получше, чем этот ее мясник.
— Вы должны стать настоящим кавалером, — говорю я. — Зарабатываете вы хорошо?
— Неплохо.
— Тогда у вас есть шансы. Ходите каждые два дня в городские бани, потом вам нужен новый костюм, который вы будете носить только дома, несколько сорочек, один-два галстука; вы можете все это купить?
Вацек размышляет. Я вспоминаю вечер, когда на меня взирала критическим оком фрау Терговен.
