— Ах, люди, люди! — говорит Лошадь. — Такой молодой — и такой дуралей!
Мы отбываем. Хунгермана и Бамбуса Эдуард отвозит в город на своем «опеле». Шумят тополя. Доги лают. Железная Лошадь стоит у окна первого этажа и машет нам своей казацкой шапкой. Над борделем стоит бледная луна. Маттиас Грунд, автор книги о смерти, вдруг вылезает впереди нас из канавы, на дне которой течет ручей. Он вообразил, что перейдет через нее, как Христос прошел по водам Генисаретского озера. Но это оказалось ошибкой. Вилли шагает рядом со мной.
— Что за жизнь! — восклицает Вилли мечтательно. — И подумать только, что фактически зарабатываешь деньги пока спишь! Завтра окажется, что доллар опять поднялся, а за ним, как бойкие обезьяны, полезут следом и акции!
— Не отравляй нам вечер. Где твоя машина? Она тоже родит детей, как твои акции?
— Ее взяла Рене. Она хвастает ею. В перерыве между двумя программами возит кататься своих коллег из «Красной мельницы». Они лопаются от зависти.
— Вы поженитесь?
— Мы обручены, — заявляет Вилли. — Если ты знаешь, что это такое.
— Могу себе представить.
— Чудно! — продолжает Вилли. — Она теперь мне очень часто напоминает нашего обер-лейтенанта Гелле, этого проклятого живодера, он зверски мучил нас, пока мы не были допущены к героической смерти. И вот теперь, в темноте, я вспоминаю об этом. И для меня — жуткое наслаждение схватить его мысленно за шиворот и опозорить. Вот уж никогда не думал, что такая мысль доставит мне удовольствие, можешь поверить!
— Верю.
Мы идем между темными цветущими садами. Доносится запах неведомых цветов.
— «Как сладко дремлет на холмах весною лунный свет…» — декламирует кто-то и поднимается с земли, словно призрак.
Это Хунгерман. Он вымок, так же как и Маттиас Грунд.
— Что случилось? — спрашиваю я. — У нас дождя не было.
— Эдуард высадил нас. Нашел, что мы поем слишком громко. Ну, как же, почтенный хозяин гостиницы! Когда я хотел слегка освежить голову Отто, мы оба упали в ручей.
— Вы тоже? А где же Отто? Он ищет Маттиаса Грунда?
— Он ловит рыбу.
— Что?
— Черт! — возмущается Хунгерман. — Надеюсь, он не свалился в воду? Он же не умеет плавать.
— Чепуха. Глубина ручья не больше метра.
— Отто способен и в луже захлебнуться. Он слишком любит свое отечество.
Мы находим Бамбуса на мостике через ручей, он держится за перила и проповедует рыбам.
— Тебе нехорошо, Франциск? — спрашивает Хунгерман.
— Ну да, — отвечает Бамбус и хихикает, как будто все это безумно смешно. Потом начинает стучать зубами. — Холодно, — бормочет он. — Я не способен жить под открытым небом.
Вилли вытаскивает из кармана бутылку с кюммелем.
— А кто вас опять спасает… предусмотрительный дядя Вилли спасет вас от воспаления легких и холодной смерти.
— Жалко, что с нами нет Эдуарда, — говорит Хунгерман. — Вы тогда тоже могли бы его спасти и войти в компанию с Валентином Бушем. Спасители Эдуарда. Это его сразило бы.
— Бросьте дурацкие остроты, — заявляет Валентин, который стоит позади него. — Капитал должен быть для вас чем-то священным, или вы коммунист? Я ни с кем не делюсь. Эдуард принадлежит мне.
Все мы пьем. Кюммель сверкает в лунном свете, как желтый бриллиант.
— Ты еще хотел куда-то зайти? — спрашиваю я Вилли.
— В певческий союз Бодо Леддерхозе. Пойдемте со мной. Там вы можете обсушиться.
— Замечательно, — говорит Хунгерман. Никому не приходит в голову, что гораздо проще было бы отправиться домой. Даже поэту, воспевшему смерть. Кажется, что сегодня вечером жидкость обладает особой притягательной силой.
Мы идем дальше вдоль ручья. Лунный свет поблескивает в воде. Луну можно пить — кто и когда говорил об этом?
XV
Духота позднего лета повисла над городом, курс доллара поднялся еще на двести тысяч марок, голод усиливается, цены подскочили, а в целом — все очень просто: цены растут быстрее, чем заработная плата, поэтому та часть народа, которая существует на заработную плату, жалованье, мелкие доходы и пенсии, погружается все больше в безысходную нужду, а другая захлебывается в неустойчивом богатстве. Правительство же ничего не предпринимает. Инфляция для него выгодна: благодаря ей оно аннулирует свои долги, а что при этом оно теряет доверие народа — никто не замечает.
Мавзолей, заказанный фрау Нибур, готов. Он ужасен — какая-то каменная будка с пестрыми стеклами, бронзовыми цепями и усыпанной гравием дорожкой, хотя скульптурных работ, которые я расписывал вдове, мы не произвели. Но теперь она вдруг не желает его принимать. Она стоит посреди двора, в руках у нее яркий зонтик, на голове соломенная шляпка с блестящими вишнями, на шее ожерелье из поддельного жемчуга. Рядом с ней стоит какой-то субъект в узковатом клетчатом костюме и в гетрах. Гром грянул, срок траура прошел, и фрау Нибур помолвлена. К Нибуру она вдруг стала совершенно равнодушна. Имя субъекта Ральф Леман, и он называет себя консультантом по делам промышленности. Для столь элегантного имени и профессии его костюм, пожалуй, слишком поношен. Но галстук новый, а также оранжевые носки — вероятно, это первые подарки счастливой невесты.
Сражение продолжается с переменным успехом. Вначале фрау Нибур утверждает, что она не заказывала мавзолей.
— У вас есть письменный договор? — вопрошает она торжествующе.
У нас нет письменного договора. Георг кротко отвечает, что в нашем деле это и не нужно. Когда речь идет о смерти, полагаешься на верность людей своему слову. Кроме того, у нас найдется десяток свидетелей. Своими требованиями фрау Нибур совсем заморочила голову и нашим каменотесам, и нашему скульптору, и всем нам. Да и аванс мы получили.
— Вот в том-то и дело, — заявляет фрау Нибур с удивительной последовательностью. — Аванс мы хотим получить обратно.
— Значит, вы заказали мавзолей?
— Я его не заказывала. Я только дала аванс.
— Ну что вы на это скажете, господин Леман? — спрашиваю я. — Как консультант по делам промышленности?
— Бывает и так, — отзывается Ральф рыцарским тоном и пытается объяснить нам разницу. Но Георг прерывает его. Он заявляет, что на аванс тоже нет письменного документа.
— Как? — обращается Ральф к фрау Нибур. — Эмилия, ты не взяла расписки?
— Да я не знаю… — запинается фрау Нибур. — Кто же знал, что эти люди вздумают утверждать, будто я не давала аванса! Такие обманщики!
— Какая низость!
Эмилия вдруг виновато съеживается. Ральф в бешенстве смотрит на нее. Он внезапно перестает быть рыцарем. Боже праведный, думаю я, сначала у нее был кит, теперь она поймала акулу.
