Его смущало, что в лечении Томаса Биннори само лечение незаметно отходит в тыл, на заранее подготовленные позиции, уступая главное место наблюдению за гарпией. Научный интерес теснил заботу о чужой жизни на всех фронтах. К поэзии Мускулюс был глух. Восхищение творчеством Биннори не свило гнездо в его сердце. Но человек есть человек: жаль, если помрет. И король огорчится.
Заявить о своих соображениях вслух он не рискнул.
– Что – я?
– В смысле, согласен.
– Я тоже. Серафим, мальчик славно потрудился. Выпиши ему премию.
Андреа ничего не понял во второй раз. Кому принадлежала реплика о премии? – ну, не Царьку же! Василиск устремил на малефика, смущенного донельзя, взгляд бельм, прежде смертельно опасный, а теперь разве что издевательский. «Кто из нас слепец? – казалось, спрашивал Царек, с насмешкой цокая когтями об пол клетки. – Эй, парень, разинь гляделки…»
Завертел головой Кручек – доцент тоже недоумевал, ища ответа.
– Ладно, хватит, – подвел итог невидимка. – Давайте знакомиться.
Кресло у окна, стоявшее спинкой к магам, развернулось. В нем сидел такой глубокий старик, что Серафим Нексус рядом с ним, со всей своей дряхлостью и песком, сыплющимся из суставов, смотрелся…
«Отроком, – со злорадством подумал Андреа. – Точно, отроком!»
Худой, как скелет, лысый, без бровей, усов и ресниц, одет в черную хламиду, таинственный гость сидел с неестественностью манекена. Складывалось впечатление, что он сделан из хрупкого стекла. Одно резкое движение – кашель! вздох! – и человек разлетится на сотню осколков. Но все это разом уходило на второй план, едва ты видел глаза незнакомца. Две адские вишни, две черные дыры висели в воздухе. Словно сами по себе, опережая хозяина, они торопились первыми ощупать, расчленить на волокна, вобрать без остатка окружающий мир…
Прикажи эти глаза прыгнуть в окошко – Андреа Мускулюс, маг высшей квалификации, прыгнул бы, не раздумывая. И доцент Кручек, великий теоретик, прыгнул бы следом. И думать не хочется, что бы случилось, начни эти глаза приказывать Серафиму Нексусу, лейб-малефактору Реттии…
Может, в кабинете появился бы новый слепец – в пару к василиску. А может, за окном, на булыжнике, распластались бы три прыгуна-самоубийцы.
Истории бывают разные. Некоторым и одного героя – выше крыши. Ухватит за шкирку и волочет, как строгая мамаша – сынка-шалопута. По камням, по корягам; по цимбалам в терновнике – аж свистит! А иной гарема мало, будто султану. Казалось бы, мимо человек идет, не трогай, пропусти. Ан нет: цапнет-царапнет – вдруг пригодится?
– Кристобальд Скуна, – гулким, нутряным басом представился стеклянный. Разговаривая, он не моргал. – Гипнот-конверрер. Серафим, отрекомендуй меня мальчикам.
– Н-не надо, – хором сказали мальчики. – М-мы в курсе.
Встретиться с Шестируким Кри, величайшим среди гипнотов, что называется, тет-а-тет – это граничило с шансом прогуляться по набережной бок о бок с воскресшим Нихоном Седовласцем. Легенды не должны сидеть в креслах. Легенды не должны басить на весь кабинет. Легендам положено кружиться во тьме веков, подальше от грубой реальности. Иначе ты видишь: пятна возраста на блеклой коже, морщины, пучки волос в ноздрях…
И не сразу осознаешь: видишь ты это лишь потому, что легенда разрешила тебе видеть. Вот она слабо шевельнула рукой. Вот пригасила нестерпимый блеск глаз, давая окружающим перевести дыхание. Вот решила что-то сказать…
– Я работал с гарпиями. В частности, с дедом вашей Келены. Его звали Стимфал, и он стоил мне приличных денег. Можно сказать, он меня разорил, негодник. Тогда я еще был стеснен в средствах…
* * *
Лаборатория Кристобальда Скуны, которую позже назвали храмом Шестирукого Кри, располагалась на Тифейском побережье, близ Строфад. Андреа Мускулюс еще не родился, и Матиас Кручек – тоже, когда гипнот, изучая боевые навыки хомобестий и способы их совмещения с психикой человека, решил набрать очередную группу добровольцев. С детства мечтая о воинских подвигах, о битвах и сражениях, Кристобальд был жестоко обманут судьбой. Дурная наследственность закрыла ему вожделенный путь. Уникальная хрупкость костей, жидкая кровь – любая царапина грозила нагноением; что-то с сосудами, отчего мага постигла тотальная алопеция – выпадение волос…
Он нашел выход.
Он стал делать воинами – других.
Период жизни Скуны, о каком зашла речь, был временем творческого кризиса – от звездных надежд остались дымящиеся руины. Скрепя сердце, маг отказался от работы с геральдическими монстрами – психо-лекала чудовищ геральдики оказались несовместимы с человеческими. Наложение влекло за собой ужасные изменения: люди-геральдильерос превращались в убийц-берсеркеров.
В молодости мы часто ставим невыполнимые задачи, замахиваясь на Овал Небес. Зато рухнув с высоты лицом в грязь, приобретаем опыт. Уяснив, что стабильно-человеческая часть хомобестии – залог успешной совместимости, Кристобальд отправился в длительные поездки. У него и впрямь были проблемы с деньгами – храм еще не стал местом паломничества клиентов, согласных за любую цену приобрести уникальные навыки ведения боя.
Но гипноту гораздо легче, чем нам с вами, договориться с кем угодно – включая гривастого леонида и рогача-сатира.
После разговора с Шестируким Кри миксантропы соглашались принять участие в эксперименте с искренней, незамутненной сомнениями радостью. Словно всю жизнь только об этом и мечтали; словно шесть рук-невидимок влекли их к лаборатории. Единственным, кто дал добро не вследствии задушевной беседы, а из чувства благодарности, был гарпий Стимфал, дед Келены.
Его маг выкупил из плена.
Плотийские войны числились по разряду мелких, локальных войнишек. В учебниках это зовется движением народов. Безземельный сброд волной двигался на юго-восток, захватывая плодородные края Тифея. Распахивались долины, вырубались леса; в горах, дырами в головке сыра, возникали штольни. Это не слишком радовало коренных обитателей – фавнов, стокимов, гарпий. Но их мнение никого не интересовало, а восстания подавлялись с исключительной жестокостью.
Конфликт перешел в стадию партизанской войны. Аборигены брали знанием местности и животной привычкой существовать в трудных условиях гор и лесов. Пришельцы – численностью и беспощадностью к «тварям». Власти поощряли движение нищих масс, сперва – солдат, вскоре – поселенцев, готовых в любой момент опять взяться за оружие.
В архивах сохранились воззвания сенатов и лейб-канцелярий:
«Огромные участки плодородной земли ждут приложения вашего труда. Ваше прилежание будет вознаграждено. Каждый капитан, который предводительствовал отрядом в сорок человек, получит восемьсот акров хорошего леса, четырех волов, одного быка, трех коров и четыре свиньи. Командир двадцати пяти человек получит шестьсот акров земли, двух волов, две коровы и четыре свиньи. Рядовым бойцам в придачу к земельному участку выдадут сельскохозяйственный инвентарь; их наследникам подтверждается безусловная собственность на землю. Ремесленники также отлично устроятся на новом месте, ибо продукты здесь дешевы, а работы сколько угодно…»
