Во тьме завыли.
И до вечера он спал мирным сном, как младенец. А вечером встал, поужинал яичницей с томатами и сыром, после чего опять лег, с огромным, знаете ли, удовольствием.
Caput XVIII
Вал листвы несется вдоль аллеи,
Пахнет небом, холодом и тленьем –
Осень. Встать с молитвой на колени,
И просить не счастья, а продленья…
Томас Биннори
Криса-Непоседу разбудил гвалт на улице.
Парень заворочался, всеми коготками сонного рассудка цепляясь за мир грез. Он надеялся, что шум быстро утихнет, и удастся вздремнуть до обеда. В лавку к Диделю идти не надо, спи, дружок, сколько влезет…
Его уже будили – затемно, перед рассветом, псоглавец привез гарпию. И помог ей подняться по лестнице – с их разницей в росте, да еще впотьмах, это оказалось подвигом. А от подвигов грохоту – хоть уши затыкай. Нести себя гарпия не позволила, зато сама несла какую-то чушь. Ей, значит, надо в Универмаг. У нее, значит, лекции.
Рыночный дурачок, и тот знает: в выходные университет закрыт!
Келена это тоже знала, но забыла, какой сегодня день. В итоге псоглавец, пока спорил с гарпией, рвавшейся на лекции, рыком и лаем перебудил целый квартал.
«Напились они, что ли? – думал Крис. – После бурной ночи ничего не соображают? Ладно, их дело. Взрослые уже… существа.» Когда гвалт стих, он снова заснул, твердо вознамерившись продрыхнуть до полудня.
И нате вам с добрым утром!
– Марго, карга трухлявая!
– Выходи!
– Хватит бока пролеживать! Костлявую проспишь!
– Оглохла?! Разговор есть!
Бабушки дома не было. Вчера вечером она отправилась навестить двоюродную сестру, тетку Летицию, которая жила на другом конце города – и осталась у нее ночевать. Горластые визитеры этого, разумеется, не знали – и вопили под окнами, словно ослы с чертополохом не во рту, а в заднице.
«Не угомонятся», – осознал парень.
Со скорбным вздохом он выбрался из-под одеяла, натянул штаны и босиком зашлепал в бабушкину комнату. Здесь старушка ночевала вместе с Гердой. А главное, тут имелся миниатюрный балкончик, сплошь заставленный вазонами и горшками с цветами.
«Надо сказать, что бабушки нет. Или послать к Нижней Маме. Пусть чешут пятки…»
Его опередили. Сунувшись в коридор, парень заметил Герду – сводная сестра бурей влетела в каморку Келены. Непоседу всегда поражала бесцеремонность девчонки. Когда Герда хотела что-либо сделать – обычно какую-нибудь пакость – она избирала кратчайший путь и двигалась по нему с целеустремленностью стрелы, пущенной в мишень. Вот и теперь: душа Герды желала простора, тесный бабушкин балкончик ее не устраивал – и нахалка без малейшего стеснения вломилась к гарпии.
Кристиан представил себя на месте сестры. Вот он вламывается к Келене, застает ее в постели… Уши его задымились, и он поспешил нырнуть в комнату бабушки.
Герду он услышал раньше, чем выглянул на улицу.
– Чего разорались?! Петух отпущения в темечко клюнул?
В звонком голосе девчонки улавливались знакомые интонации. Небось, Марго до седых волос отшивала назойливых ухажеров, горланивших серенады под ее окнами. Если верить кумушкам, у бабулечки-красотулечки от кавалеров отбою не было… Встав у перил, между резедой и бальзамином, Кристиан протер глаза, засмеялся, решив, что похож на сову, разбуженную среди бела дня, и глянул вниз.
Под балконом, кипя от раздражения, топтался конопатый толстяк. По случаю выходного он принарядился – красная роба навыпуск и жилет из свиной кожи. Шаровары цвета свежего навоза были заправлены в низкие сапоги. Из закатанных рукавов торчали ручищи-окорока – тоже веснушчатые, поросшие жестким рыжим волосом.
Толстяк сопел и сплетал корявые пальцы, хрустя суставами.
Рядом переминались с ноги на ногу два мордоворота. В сравнении с ними толстяк выглядел карликом. Отвечать девчонке никто не спешил, что Крису сразу не понравилось. Конопатого он знал хорошо. Иржи Хамусек по прозвищу Хомяк, домовладелец. Мордовороты – сыновья. Вокруг семейной троицы кучковались зеваки. Из окон выглядывали недовольные соседи. Окажись внизу кто другой – помоями бы облили.
Однако при виде Хомяка праведный гнев скисал молоком на жаре.
– …повылазило! Нету бабушки, ясно вам? Нету!
– Дура мелкая, – угрюмо констатировал Хомяк. – Мясо с языком. Нет бабки, зови квартирантку вашу. Бабу летучую.
– Спит она.
– Буди!
– Это еще зачем?
– Пусть барахло собирает и мотает отсель! Поняла?
– Сам мотай! Мотыля не потеряй! – не задумываясь о последствиях, отбрила девчонка. – Бабушка тебе за жилье платит? Нет, ты скажи – платит?!
– Ну, платит, – признал честный Хомяк.
– Вот и катись! Кого хотим, того и подселяем!
– Поговори мне, шмакодявка! Бабы летучей чтоб к вечеру не было!
У Кристиана сжались кулаки. Он молчал, не спеша вступать в перепалку. Герда пока и сама справлялась.
– Ой-ёй-ёй, напугал! – девчонка состроила презрительную гримаску. – А то что будет?
– Кукиш будет!
– С маком! – хором поддержали сыновья.
– Дом мой! Выкину ваше кубло на улицу, и вся недолга! Чтоб добрым людям жить не мешали!
Пререкаться с двенадцатилетней соплячкой для Хамусека, человека солидного и зажиточного, было унизительно. Но вокруг собралась толпа, и Хомяк решил дать пояснения. Не для вертихвостки – для людей. Он ведь не с бухты-барахты явился. Есть причина. Серьезная причина. Пусть проникнутся и осознают.
Глядишь, и до шмакодявки дойдет.
– Это кто мешает? Это мы мешаем?! – задохнулась от возмущения Герда.
Она набрала в грудь побольше воздуха, чтобы высказаться – от души, от сердца, в Вечного Странника, в Нижнюю Маму. Но домовладелец опередил ее.
– Жалуются люди, – заявил он. – На летучую вашу. Дитёв она пугает. Шум от нее, беспокойство. Блохи, опять же…
– И курятником воняет! – поддакнул кто-то.
– Раз народ жалуется, я меры принять обязан. Вот и принимаю. Передай квартирантке: кыш! До вечера срок даю.
– Врешь! – на Герду речь толстяка впечатления не произвела. – Кому она мешает – пусть скажет! Выйдет и скажет. А брехни я тебе сама с три короба намолочу! Хочешь? Начну с твоей гулящей супружницы…
– Придержи язычок, дура! – принял сторону Хомяка бородач в форме городской стражи. На его плаще были вышиты золоченые ворота – место, предназначенное к охране. – Хозяин в своем праве. Раз тварь мешает, должна съехать. И конец разговору.
