– Нормально, – проговорила, выйдя из кухни, женщина лет тридцати пяти. – Тут Афанасий Семенович Прасковью прислал. И записка для вас.
Самоил прочитал записку и бросил ее в горящую печку.
– Передай, – сказал он Прасковье, – все сделаю. У меня есть кое-что для Ивана. В общем, через пару дней он услышит.
– А почему у него, у мужа вашего, – спросил солдат, – имя такое необычное?
Вера рассмеялась:
– Отец его так назвал – Самоил. Его спас в тайге какой-то человек по фамилии Самойлов, и он сына в память об этом человеке назвал Самоилом. А мне нравится.
– Но вы русская, – сказал другой, – красивая молодая женщина. А тут такая глухомань и…
– Я выросла здесь, – улыбнулась Вера.
Тикси
– Смотри! – Антон остановил Нину. – Эдуард с какими-то мужиками. Не думал, что у него тут знакомые есть.
– А одного я видела, – сказала Нина. – Сосед наш, Мохов, освободился месяц назад. Его все Мох зовут. Помнишь, ты с ним и с его товарищем еще чуть не подрался?
– Толик Мохов. И что же у них общего? А почему Эдуард не идет к Иринке? Сейчас спрошу.
– Не надо, – остановила его жена, – ну его к черту. Мы-то тогда не вовремя улетели. Хорошо, Тоня, соседка, позвонила, и мы сразу тоже в больницу звонить стали.
– Только бы с Иркой все хорошо было. – Антон завел машину. – Она даже с Машей говорить не захотела.
– Боится она, что ела…
– Да что тут говорить… А ты веришь в это?
– Не знаю. И не хочется верить, но чем он ее кормил? Я не знаю, что и говорить ей. Конечно, мы никогда про это не вспомним…
– А другие? И если говорить откровенно, как-то не по себе.
– Да ты что мелешь-то? Вот что я скажу – с ней все будет как прежде. Я имею в виду наше к ней отношение.
– А у вас что, – недовольно спросил Гатов, – знакомых в больнице нет? Делов-то – сунуть…
– А чего сам не сунешь, – с усмешкой спросил худощавый молодой мужчина, – если так просто? Сам прикинь, земеля, надо с кем-то из больнички добазариться. Все-таки жмура делать – не зубы рвать.
– Какого жмура? – не понял Гатов.
– Труп, – ответил сутулый пожилой мужчина. – А к ней сейчас верняк ментов приставлено полно, она же свидетельница по делу Денова. Так что, земеля…
– Сто пятьдесят тысяч, – сказал Гатов, – сразу же, как она помрет. В общем, вот что, надумаете – звоните. Жду три часа. – Он пошел дальше. Мужчины смотрели ему вслед.
– Ну что, Мох, – буркнул сутулый, – бабки неплохие.
– Я откинулся месяц назад, – откликнулся Мох, – и в больнице у меня знакомых нет. Да если б и были, вряд ли кто подпишется за двадцать кусков. А отдавать половину нам невыгодно.
– А где ты еще хапнешь такие бабки? Да и делов-то хрен да немного. Передачку ей послать, а во что-нибудь крысиного яда сыпанем. И сами не понесем, дадим какой-нибудь шкуре, пусть она еще кого-то попросит. И все дела. А такие бабки мимо себя пропускать не годится.
– Но все ж жмура сделаем, а это…
– Да ты боишься, Мох! Зря я к тебе этого фраера привел. Ты же базарил, что в централке у тебя знакомая есть, которая что хошь сделает. Или порожняк базарил? Ладно, сам все сделаю.
– Да есть знакомая, – Мох поморщился. – Просто…
– А она и знать не будет, – перебил его сутулый. – Сунем ей шоколадку и скажем – отдай обязательно такой-то.
– Да как-то не в жилу. Она же потом сдаст на хрен. Я не подписываюсь. Ты, Горбатый, как хочешь, а я – пас.
– Ништяк. Но если делюга сорвется, я тебя, Мох, под ножи подведу. Ты в курсе, что у меня в…
– А вот жути на меня гнать не надо, – усмехнулся Мох.
– Да ты прикинь, по семьдесят пять кусков обломится. Где ты такие бабки еще хапнешь?
– Бабки неплохие, конечно, но…
– А за двести подпишешься? По сто на рыло.
– По сто? За стольник подпишусь.
– Все! Значит, добазарились.
– Что же ты, девонька, – строго сказала Павлина Андреевна, – с дочкой не говоришь? Она же извелась вся.
– Не могу я, – ответила Ирина. – Поймите наконец – не могу! – закричала она. – Что я ей…
– Да ты и не говори ничего, – перебила ее тетя Паша. – Просто поговори, хотя бы пару слов ей скажи. Мол, болею, но скоро все хорошо будет. Сколь лет дочке-то?
– Семнадцать вот-вот исполнится. Она хочет в медицинский институт поступать. Я ее родила рано. И не знаю я, тетя Паша, что ей говорить.
– Дурища ты, мелешь незнамо чего. Оно, конечно, понятно, сомнения в голове твоей. Но не кормил он тебя человечиной, вот тебе крест, не кормил. Я потому говорю так уверенно, что со знающими людьми разговаривала. Если бы он тебя кормил, то не отпустил бы живую. На кой ляд ему свидетель нужен.
– Но он же говорил мне, почему сбежал. И избушку я видела. И как найти ее – знаю. Господи, – застонала Ирина, – я как только подумаю…
– А ты не думай! – прикрикнула на нее тетя Паша. – А то тебя в психушку запихнут. Просто выбрось из головы…
– А вы думаете, я не пыталась? Я и его несколько раз спрашивала. Он однажды просто сказал: ты этого не делала.
– Ну вот, чего ж тебе еще надобно-то? Изводишь себя…
– Мне жить с этим.
– И что?
– А что я отвечу на простой вопрос – как я сумела выжить? Что ела? Ведь все знают, что он людоед. И Сопова нашли, – Ирина заплакала.
– Ох, хоть бы арестовали ирода этого! Может, тогда ты успокоилась бы. Я тебе не раз уже говорила – не кормил он тебя…
– А что я ела? Я помню какую-то мясную жижу. Отвратительный вкус и запах. Я помню это. И уверена…
– Господи! – Тетя Паша положила ладонь на руку Ирины. – Ну и досталось же тебе, девонька. Почему Господь такое допускает? Ну не знаю я, что тебе сказать, чтоб ты…
– Ответьте мне просто – что я могла есть? Что у него могло быть? Ведь нашли Сопова и…
– Погодь, девонька, как ты себе это представляешь? Он сам, значит, ел твоего знакомого и тебя кормил? Что ж это такое-то? Зачем ему это надо было? Я уверена, что не ела ты этого знакомого. Прости меня, Господи! – Тетя Паша перекрестилась. – И давай об этом больше не говорить.
– Значит, мне так и жить с этим? Почему я выжила? Ну за что мне все это?!
– Ты бы об отце подумала и о дочери.
– А кто обо мне думать будет?! И что думать будут? Папа и мама промолчат, да и Маша тоже. Но они же будут думать, что я… – Ирина зарыдала.
– Она потрясена, – сказал врач, – поскольку уверена, что ела мясо своего знакомого.
