За две ночи нашего знакомства я уяснил, что моя настойчивость, если дело касалась ее секретов, вела лишь к усилению социофобии, из-за которой она могла отгородиться от меня, а то и вообще порвать наши дружеские отношения. Но теперь я знал, что наши жизни пересеклись задолго до нашей встречи, и первым знаковым моментом стала ночь ее рождения. С учетом этого озадачивающего открытия я все-таки решился задать ей еще несколько вопросов.
– Почему ты тревожишься из-за двух последних марионеток?
– Теперь я тревожусь не так, как прежде. У нас встреча в час ночи. Нам нельзя опаздывать.
– Встреча с кем?
– Ты увидишь.
Я вновь вернулся к интересующему меня вопросу:
– Почему ты тревожишься из-за марионеток?
Она ответила не сразу, но на этот раз все же не стала играть в молчанку.
– Со временем, после того как я приняла их облик, я начала осознавать… что им известно обо мне.
– Известно о тебе?
– Да.
– Всем шести?
– Я знаю, что чувствую, и я знаю, что это правда. Но тебе нет нужды думать, что в этом есть здравый смысл, просто не бери в голову.
Возможно, именно в этот момент мне следовало рассказать ей о туманниках, чистяках, музыкальной шкатулке с танцевальными парами, столь неподходящими друг другу, марионетке в окне магазина игрушек, которая тоже чувствовала меня. Но вместо этого я задал вопрос:
– Чем страшны эти игрушки?
– Они никогда не были игрушками.
– Ладно. Тогда чем страшны эти марионетки?
– Я не знаю чем и не хочу это выяснять.
Ветер вновь набрал силу и бросал снег так яростно, что снежинки, ставшие меньше размером, чуть скребли по ветровому стеклу, словно рассчитывали, что благодаря количеству и настойчивости смогут протереть его насквозь и тогда буран предъявит права на салон «Ленд Ровера» и на нас, как предъявил их уже на городские улицы.
Новая мысль пришла мне в голову, и я поделился ею:
– Раньше, за обедом. Постукивание. На чердаке.
– Воздух в водяных трубах.
– На чердаке есть водяные трубы?
– Должны быть.
– Ты когда-нибудь поднималась туда?
– Нет.
– Из твоей квартиры можно попасть на чердак?
– Через люк в чулане. Но он закрыт на два крепких засова и таким останется.
– Если хочешь, я залезу туда и посмотрю.
Она ответила спокойно и твердо:
– Нет, я туда не полезу, ты туда не полезешь, никто туда не полезет ни этой ночью, ни следующей, никогда.
55
С квартал или больше я слушал мерное шуршание «дворников» на ветровом стекле, ритм которого точно соответствовал ударам моего сердца. Слушал и ветер, который иногда сотрясал «Ровер», словно привлекая наше внимание и пытаясь донести до нас мысль, что он смог бы рассказать нам немало интересного, если б мы нашли способ понять его резкий, раздраженный, ворчливый рев.
Хотя и смирившись с тем, что только она решает, когда отвечать на мои вопросы, я все-таки не удержался и еще раз задал тот, на который ответа не получил:
– Когда тебе исполнилось тринадцать, почему ты решила использовать эту марионетку за основу своего готического облика?
– Я была очень робкой, но хотела выглядеть крутой, выглядеть авангардной. Я боялась людей и подумала, что лучший способ удержать их подальше от себя – немного напугать.
Хотя объяснение выглядело достаточно логичным, я чувствовал, что ответ только частичный.
Гвинет, похоже, прочитала мои мысли, потому что продолжила, но ее слова ясности не добавили:
– После того как я поняла, что благодаря моим стараниям марионетки меня почувствовали, я могла бы изменить облик, остаться готкой, но другой. Однако мне уже стало понятно, что значения это не имеет. Узнав обо мне, они бы не забыли меня только потому, что я перестала их напоминать. Я открыла дверь, которая уже не могла захлопнуться. Наверное, теперь ты окончательно убежден, что я чокнутая.
– Гораздо меньше, чем ты можешь себе представить.
Зазвонил мобильник. Она выудила его из кармана, глянула на экран, включила громкую связь, но молчала.
Какие-то мгновения мы слышали только статические помехи, потом раздался голос Телфорда:
– Я знаю, что ты здесь, маленькая мышка.
– Дай мне поговорить с Саймоном.
Телфорд изобразил удивление:
– С Саймоном? Каким Саймоном?
– Дай ему телефон.
– Ты хочешь, чтобы я подозвал к телефону кого-то по имени Саймон?
– Он ничего не знает.
– Ты, скорее всего, права.
– Я виделась сегодня с Годдардом.
– Этим лузером.
– Годдард знает, что все кончено. В том, что ты делаешь, смысла нет. Все кончено.
– Его люди не думают, что все кончено. Они мне очень помогли этим вечером и продолжают помогать.
– Дай мне поговорить с Саймоном.
– Здесь есть человек, возможно, его зовут Саймон, возможно, нет, я сказать не могу.
– Дай ему телефон.
В мобильнике шипело, потрескивало. Гвинет ждала.
Наконец послышался голос Телфорда:
– Он, похоже, не хочет говорить. Просто лежит на полу, смотрит в никуда, рот открыт, подбородок в блевотине, и он даже не собирается ее вытирать. Если это твой Саймон, позволь тебе сказать, что манеры у него отвратительные, здравого смысла никакого, инстинкт выживания отсутствует напрочь. Тебе следовало подбирать в друзья более достойных людей.
Она заморгала, стряхивая с глаз слезы, прикусила губу так сильно, что я ожидал увидеть каплю настоящей крови рядом с кровавой бусиной. Но, несмотря на эмоциональную бурю, «Ровер» она вела твердо.
– Все кончено, и тебе лучше с этим смириться.
– Ты собираешься обратиться в полицию?
Она промолчала.
– Тогда три важных нюанса, маленькая мышка. Первый. Я не думаю, что ты действительно сможешь пойти на то, чтобы оказаться в комнате для допросов, среди всех этих здоровенных полицейских, которые сгрудятся вокруг, будут прикасаться к тебе. Второй, учитывая, как ты выглядишь, доверия к тебе не будет. Ты вкусненькая маленькая сучка, но ты также и с приветом.
– Ты сказал – три. Пока я услышала только два.
– Третий – помощники, которых одолжил мне Годдард. Теперь, когда он сделал ноги, они работают на меня. И знаешь что, маленькая мышка, они оба бывшие полицейские. Интересно, правда? У них есть друзья в управлении. Много друзей, маленькая мышка.
