В ту апрельскую ночь мне было только двенадцать, но я уже знал о различиях между мной и миром наверху. Когда отец отобрал у меня удачу, я не огорчился, а обрадовался. Цент ничего не значил, а то, что я делал с центом, значило. Я положил монету на пол эстрады, туда, где ее нашел, в надежде, что того, кто найдет ее следующим днем или вечером, наставления такого же мудрого человека, как мой отец, или собственного сердца приведут к тому же важному открытию, к какому привели меня.
И теперь, четырнадцать лет спустя, в снежную ночь, я точно знал, что Гвинет не посажена мне на колени Госпожой Удачей. Она и ее любовь ко мне – один из великого множества выборов, которые открыты перед каждым из нас, и мы оказались в одном месте и в одно время благодаря бесчисленным решениям, принимаемым в каждый момент наших жизней, и их последовательность нам уже никогда не восстановить и не вспомнить.
Я мог потерять ее, если вести отсчет от этого мгновения, только если бы делал неправильный выбор… или его сделала бы она. Но я скорее согласился бы на эти шансы, чем на те, которые предлагала удача.
63
В главной комнате моего подземного дома Гвинет шла вдоль полок, читая названия на корешках.
– Я знала, что здесь будут книги, и знала, какие именно.
Ее присутствие в моем подземном жилище я воспринимал как самое магическое из миллиона чудес, случившихся этой ночью. Моя скрытая ото всех внешность лучилась радостью, так же как голос, манеры, действия. Девушка знала, что я счастлив, и радовалась моему счастью. Я не мог отвести от нее глаз, а она, из уважения ко мне, не смотрела на меня.
– Я потрясена твоей храбростью, – призналась она.
– Храбростью? О чем ты? Я трус по необходимости. Нам всегда приходилось убегать от любой угрозы.
– Жить в этих каморках, без солнца, восемнадцать лет, последние шесть в одиночестве, осознавая, что ничего другого никогда не будет, выдержать все это и не сойти с ума… Сохранить здравомыслие при таких обстоятельствах требует храбрости, которой у меня нет.
Она взглянула на мою жизнь совсем под другим углом, и я не нашелся с ответом. Тут же она спросила:
– Что ты хочешь взять с собой, Аддисон?
– Взять с собой?
– Что тебе дороже всего? Не оставляй это здесь. После того как мы уйдем, ты уже не вернешься сюда.
Сначала я не понял смысла ее слов, потом решил, что ослышался.
– Не вернусь? Но где я буду жить?
– Со мной.
– В той квартире с роялем?
– Нет. Мы не поедем и туда. Все закончено. Все. Мы начнем совершенно новую жизнь.
До этого момента я не подозревал, что великое счастье может уживаться со страхом, но тут он вселился в меня, не притушив счастье. Я обнаружил, что меня трясет, не от ужаса или восторга, а от какого-то нейтрального ожидания.
– В течение нескольких ближайших часов нам надо многое сделать, – продолжила Гвинет. – Так что поторопись и реши, что ты не хочешь оставлять здесь, а потом мы уйдем.
«Доверься ей», – велел я себе и доверился.
Между двумя книгами на одной из полок хранился конверт с фотографией, простым моментальным снимком, без которого я не хотел уходить. На другой полке между переплетом и пустым листом в конце книги лежала каталожная карточка, на которой отец записал слова, имеющие особое значение для меня. Я сунул карточку в конверт, а конверт – во внутренний карман куртки.
Последовал за Гвинет в коридор, который вел в комнату с гамаком, служившую мне и кухней… и остановился, чтобы оглянуться. Я прожил более двух третей моей жизни в этих трех комнатках без окон, и по большей части это были годы удовлетворенности и надежды. Я чувствовал, что десять тысяч наших разговоров с отцом записались на этих бетонных стенах и, если я сяду, затихну и прислушаюсь, они проиграют их мне все. Все в этом мире, даже самые прозаические моменты жизни, имеет значение и не пропадает бесследно.
Уходя, я не выключил лампы. Возникла мысль пройтись по комнатам и потушить их, но я этого не сделал, оставил зажженными, потому что в храме никогда не гасится свет. Следуя за Гвинет, я представил себе, что этим лампам дарована вечная жизнь и, если через тысячу лет какой-нибудь бесстрашный исследователь ливневой канализации набредет на это убежище, его встретят свет, идеально сохранившиеся книги, и он поймет, что в этом самом скромном из жилищ в древние времена кто-то многие часы ощущал себя счастливым.
64
Снег валил в свете фонарей, на улицах остались только снегоочистительные машины, горожане попрятались в теплых и уютных квартирах, ветер бросал снег в ветровое стекло и вдоль дверцы со стороны пассажирского сиденья…
Гвинет ехала знакомым мне маршрутом, и буквально через несколько минут после того, как мы поднялись на поверхность, зазвонил ее мобильник. Она посмотрела на экран, включила громкую связь и сказала:
– Я бы молилась, чтобы призрак Саймона преследовал тебя вечно, но он заслуживает отдыха.
– Как трогательна твоя забота о никчемном, конченом алкаше, который в конце еще и надул в штаны.
Голос Райна Телфорда заметно охрип и, несмотря на наглые слова, звучал не очень уверенно. Она промолчала, но Телфорд не дал затянуться паузе:
– Ты не ошиблась, он ничего не знал о девятой квартире. Единственным полезным, чем с нами поделился твой вонючий Саймон, стала история вашего знакомства.
Гвинет напряглась, но по-прежнему молчала.
– Он спас маленькую девочку от смерти в мусорном контейнере, вероятно, настолько в тот момент пьяный, что не соображал, что делает. А поскольку он спас ее, ты спасла его. Твоя слабость, мисс Мышка, в том, что ты сентиментальная маленькая сучка.
– Где ты? – спросила Гвинет.
– Спасибо Интернету, – на вопрос он не ответил, – отыскать ту давнюю историю не составило труда.
Он помолчал. Но звуки, которые он издавал, предполагали, что он напрягает все силы, пытается то ли сдвинуть что-то тяжелое, то ли открутить крышку, которая не желает откручиваться. Он выругался.
Гвинет ждала.
– Газетная статья и последующие материалы рассказали мне о больнице, куда попала девочка, о ее пребывании в коме, вегетативном состоянии, судебных процессах. Потом поток информации оборвался. Словно эту тему для прессы закрыли. Ничего больше о ее судьбе. Умерла она или до сих пор жива, с мозгами морковки?
Телфорд замолчал вновь, Гвинет протянула мобильник мне, чтобы вести автомобиль обеими руками, и прибавила скорости.
Куратор крякнул, словно опять напрягался, чтобы что-то поднять или скрутить, пару раз глубоко, со всхлипом вдохнул.
– Помнишь, я рассказывал тебе о двух годдардовских парнях, которые теперь работают на меня, бывших копов?
