— Откуда они взялись? — пробормотал Конзар.
Через завесу крыш они могли все же разглядеть сотни рыцарей в доспехах — столько Дьюранд ни на одном турнире не видал. Должно быть, не меньше двух тысяч одних только всадников. А за ними шло девять тысяч пеших бойцов.
Саллоухит провел длинными пальцами по лицу. В голосе его сквозило изумление.
— Да во всем Ирлаке столько людей, способных носить доспехи, не найдется. А нанять стольких он тоже не мог. Во всем королевстве столько денег не будет. Откуда ж он их взял?
Дьюранд шагнул ближе к окну, впился пальцами в сыроватую древесину перекладины.
Воины в первых рядах были облачены в зеленый цвет Ирлака. Однако далее батальоны теряли однообразие, превращаясь в пестрое сборище всех армий сыновей Аттии.
Их было так много!
А в самой середине Дьюранд увидел широкое знамя, которое он узнал: в Радоморовой армии плыло по ветру желто-синее полотнище с бриллиантами. Дьюранд припоминал этот удивительный узор: он знал его по сражениям в Редуиндинге, Хайэшесе и Тернгире.
— Бриллианты… — проговорил он.
Лица вокруг него потемнели.
— Владыка Небесный… — выдохнул кто-то.
А потом Дьюранд услышал голос Дорвен.
— Это Монервей, — сказала она.
Один за другим собравшиеся в комнате рыцари поворачивались к ней. Синий капюшон уже не закрывал ее лица.
— Под этими цветами скачет Морин Монервейский, — проговорил Дьюранд, вспоминая, как чернецы дразнили его на корабле в заливе Эльдинора — поминали его «друзей и врагов». Вот и нашелся пропавший брат Дорвен — нашелся в худшем из мест.
Ламорик отвернулся от окна и войны.
— Дорвен, как ты попала сюда? Откуда ты тут — в такой момент?
— Лорд Морин ни за что не поступил бы так, — заявил Саллоухит. — Он сын своего отца.
Дьюранд вспомнил старого герцога Северина, отца Морина. Почтенный герцог Монервейский прожил семьдесят зим, ни разу не нарушив своего слова. Морин не мог отличаться от него в этом.
— Морин не явился к Орлиной горе, — проговорил Дьюранд.
Хонфельс помертвевшим голосом, сам не веря себе, высказал единственное напрашивающееся объяснение.
— Монервей восстал против короля.
Дорвен молчала. В маленькой комнатенке была жесткая кровать. Стены выкрашены в ярко-желтый цвет.
— Что ты тут делаешь? — снова спросил Ламорик. — Ничего не понимаю.
Он смотрел на жену так, точно видел ее впервые в жизни.
— Надо вывезти тебя отсюда. Мы сдадимся на милость Радомора. Он не убьет тебя вместе с остальными.
Дорвен шагнула вперед, положила ладонь на щеку мужа.
Дьюранд отвернулся. У него закружилась голова.
В промежутках между домами и лавками он видел серые участки стен. Теперь, с высоты, на большем расстоянии, то, что спервоначалу показалось просто расплывчатыми пятнами, стало высокими остроконечными буквами — буквами, что соединялись в одну общую цепь за домами. Всякий, кто не слишком бы отвлекался на армию за стеной, сразу увидел бы эту Цепочку. Размашистые штрихи опоясывали весь Ферангор, тянулись по верхней и нижней стене, очень напоминая когтистые тени, кружащие рядом.
Лестница заскрипела под чьими-то ногами.
Все собравшиеся в комнате повернулись в ту сторону. В низкий дверной проем, пригнувшись, втиснулся Конран.
— Они пометили город кровью, взятой из сердца, — пророкотал он. — Воронье слетается на стоны умирающих. Улицы пьют нашу кровь. Только теперь — впервые за все годы с тех пор, как «Колыбель» причалила к берегу. Только теперь, когда от древних уз остались одни обрывки, могло свершиться подобное зло! Радомор обрушил на Эррест саму Преисподнюю!
— Нет, — промолвил Ламорик. — Нет.
— Мы на его алтаре, и огонь уже зажжен, ваша светлость.
Ламорик посмотрел на Дорвен. Она придерживалась рукой за шест балдахина над кроватью, очень прямая, но очень маленькая. С человеком, способным превратить свой город в алтарь дьявола, никаких переговоров не будет. Никакой пощады — никому.
Саллоухит выступил из тени.
— Ваша светлость, остается еще один путь к спасению.
Теперь он уже не поглаживал узкую бородку и не складывал пальцы домиком.
— Какие еще шансы вы тут усматриваете? — с нажимом спросил Ламорик. — Что за возможности заставляют вас отводить глаза и нервно сглатывать? Уж говорите начистоту.
— Ваша жена. Она дочь Монервея.
Саллоухит бегло глянул на Дорвен.
Лицо Ламорика стало белее мела, но Саллоухит не оробел.
— Я вовсе не горжусь тем, что мне пришла эта мысль. Однако же, должен сказать, мы можем заключить сделку. У нас в руках его дочь. Старик ни в чем нам не откажет.
Ламорик перевел взгляд с барона на свою жену.
— Возьмем ее в заложницы? И я пошлю своего глашатая — например, сэра Дьюранда? И он скажет лорду Северину: выпустите нас из западни, а не то его светлость, Ламорик Гиретский, убьет вашу дочь? Собственную жену?
Саллоухит легонько поклонился.
Ламорик шагнул к барону.
— Дьюранд может передать им ее ухо — как доказательство того, что она и вправду у нас. А не то вывесим ее на стене, когда Дьюранд отправится с этим поручением. — Он отвернулся от Саллоухита. — Мы не разбиты. Мы пережили осаду Акконеля. В конце концов Радомор сам станет поживой ворон!
Он снова повернулся к барону.
— И Дорвен здесь нет. Слышите? Уж коли у вас на устах такие речи. Я убью всякого, кто посмеет заговорить о ней. Мы еще поджарим Радомора на собственном его алтаре — и покончим с дьяволом раз и навсегда!
28. УСТУПЫ ФЕРАНГОРА
Ламорик вырвался на улицу с громким кличем:
— К верхним воротам! К верхним воротам!
Воины, покинув тысячи укромных уголков, куда забились отдохнуть и укрыться от стрел, встали и кинулись на улицы.
Отважнейшие мужи Гирета мчались на приступ, размахивая над головой секирами и топорами — хотя с укреплений на них обрушивались потоки кипящей воды и огромные камни. На улицах бурлил бой. Воины Ламорика отчаянно сражались, продвигаясь по телам павших товарищей. Лорды Гирета громогласно выкрикивали приказы. Гиретские лучники обрушивали тучи стрел на верхний уровень крепости; стрелы летели над толпой, отскакивали от каменных стен или же впивались в живую плоть ирлакцев.
И все это время септаримы не прекращали молиться — даже когда стрелы валили их наземь, а темные письмена извивались на стенах.
Дьюранд, пошатываясь, двигался чуть позади отчаянно пробивающегося вперед авангарда, рядом с Ламориком. Он старался держаться прямо, несмотря на то что от боли перехватывало дыхание. У кого-то из убитых рыцарь взял огромный щит и теперь защищал этим щитом Ламорика от града стрел — сам молодой лорд мало заботился о своей безопасности. Верхние ворота стояли непоколебимо, хотя Конзар метался, как безумный, неистово посылая в драку бойцов. Улица между внутренним и наружным валами была подобна каналу. И воины Гирета волна за волной снова и снова шли все на ту же бойню.
