— Ты хочешь сказать, что культ Диониса привнесен в греческую мифологию извне? Что на этот культ были гонения?
— Точно. А вот в двойном рождении Диониса содержится намек либо на то, что этот культ уже был раньше, но набирающий силу олимпийский пантеон вытеснил его из обихода, но потом он все же вернулся, скажем, с усилением влияния острова Крит, в мифологии которого наш Дионис упоминается неоднократно, а это означает, что культ Диониса куда древнее даже доолим-пийской мифологии с ее Танатосами и Хроносами; либо на саму природу этого культа.
Мара сделал паузу, давая нам возможность поломать голову над природой загадочного культа бога виноделия, а себе получить удовольствие от собственно возлияния. Его бокал перед этим я предусмотрительно наполнил.
— Я понял. Дионис — это первая реинкарнация Вишну или воскрешение Христа, которое хитрые богословы придвинули на несколько тысячелетий поближе ко времени своего собственного существования, — сказал я.
Мара прыснул в бокал.
— Нет, — возразил он. — Двойное рождение, или перерождение — основной момент инициации всех известных шаманских ритуалов. Посмотри, что делает в своих похождениях Дионис: он устраивает оргии. Народ бросает все, чтобы принять участие в его сумасшедших вакханалиях. К тому же его постоянно окружают животные и растения. Вот и получается, что культ Диониса — это шаманский культ. Понимаешь, о чем речь?
Не то чтобы меня это сильно удивило, но все же образ Диониса, танцующего в трансе вокруг костра, вздымающего к черному бездонному небосклону снопы искр… Диониса в шкуре тигра или медведя, выбивающего в бубен ритм, напоминающий стук сердца великана… Диониса в окружении полусотни голых девиц, пьющих вино и кровь жертвенного ягненка… Диониса, наплевавшего на культурные свершения сияющего Олимпа и устраивающего безумные оргии где-нибудь под носом у самой цивилизации — у стен Фив, а может быть, Марафона или даже самих Афин… Я представил себе все это и подумал, что Древняя Греция была куда таинственнее, чем мне казалось раньше.
— Дионис… это… был крутой парень, — осторожно вставил Кислый, пристально следя за тем, как я наполняю бокалы.
— С этим никто не спорит, — согласился Мара. — Но вернемся к теме изготовления вина.
Я догадался, о чем собрался разглагольствовать Мара следующие несколько минут, а потому решил опустить повторение пройденного материала:
— Я понял. Вино, которое приходилось неоднократно разбавлять, на самом деле не что иное, как психотропное снадобье шаманов.
— Точно! Визионерский напиток. Сейчас известно много растений, содержащих психотропные компоненты. Многие из них эндемичны, то есть встречаются в определенных географических областях и нигде более. Как, например, пейот, родина которого Мексика, или Banisteriopsis caapi — лиана, уроженка Амазонки. Но есть и такие, которые можно найти почти везде. Я говорю о белладонне, мандрагоре, о грибах Psilocybe cubensis. Вот эти растения, скорее всего, шаманы Древней Греции и употребляли.
— Грибы… — с брезгливостью произнес Кислый и поморщился. Мара не обратил на него внимания, продолжил:
— Шаманизм — это онтологичная религия человечества. Ничего древнее антропологи не обнаружили. И за полтора миллиона лет существования homo sapiens культ шаманства практически не изменился. Возьми, к примеру, христианство. Каким оно было две тысячи лет назад и что представляет собой теперь? Мало того что оно раскололось на православие, католичество, протестантство, лютеранство и еще сотню всяких течений, так и эти локальные водовороты постоянно норовят развалиться на составляющие. Каждый уважающий себя мудрец от христианства считает своим долгом раскопать в Писании что-то новое, а потому в само учение постоянно вносятся изменения и поправки. Например, четыре основных Евангелия, которые святая церковь считает истинными, приняли в триста двадцать пятом году на Никейском соборе, все же остальные (а было их больше сотни) обозвали апокрифами и запретили. И пойди теперь разберись, какой из этих текстов на самом деле был подлинный. Да и был ли вообще там подлинный?.. Или вот догмат о Святой Троице, который взяли вдруг да и утвердили на Константинопольском соборе, хотя до этого о такой штуке никто слыхом не слыхивал. Да и сами понятия «догма» как единственно верное учение, а «ересь» как лжеучение, требующее обязательного искоренения, появились благодаря усердию Юстина — христианского апологета и философа, жившего намного позже Христа. Хотя из этого Юстина философ — как из меня Карл Маркс.
Кислый обиженно засопел, сказал с вызовом:
— А я, это… крещеный!
Я представил себе Карла Маркса, закидывающего под язык дозу ЛСД, и мне стало смешно.
— Поздравляю, — бесстрастно ответил Мара Кислому. — Между прочим, из этих вот умствований Юстина в конце концов произросла святая инквизиция. Не надо объяснять, какие последствия для человечества она с собой принесла?
— Кислый у нас апологет христианства. — Я похлопал свежеиспеченного защитника интересов святой церкви по плечу. Когда наступит пост перед Пасхой, мы проследим, чтобы ты не употреблял алкоголь.
— А когда… это… пост этот? — с тревогой вопросил Кислый и покосился на свой бокал.
— Расслабься, парень, — утешил я его. — Пост зимой. Начинается после Масленицы и идет до самой Пасхи. Пошутил я, не будем мы лишать тебя радости возлияния, потому как это наследие великого Диониса. Да и потом, мы же все понимаем, что крестился ты так, на всякий случай. Типа на халяву отгрести божественных ништяков, да?
Мара рассмеялся, Кислый пожал плечами, делая вид, что мои колкости его совершенно не задевают. Я решил вернуться к основной теме разговора:
— Мара, ты хочешь сказать, что религия изменчива, тогда как шаманство незыблемо, я правильно понимаю?
— Точно. Религия меняется так же, как наука или философская мысль. Все они развиваются, потому что несовершенны. И только шаманизм существует до сих пор в первозданном виде у сотен народов по всей планете. Ну не странно ли?!
Мара отвлекся, чтобы вылить в рот остатки вина и дать возможность своим слушателям, то есть мне, поразмыслить над странностями эволюции человеческой мысли и фундаментальностью шаманизма.
Я подошел к окну и отдернул занавеску. По стеклу лениво стекала вода, а дальше город, словно опознавательные огни аэродрома, высвечивался разрозненной иллюминацией в толще сырого и мрачного вечера. Я подумал, что в изменчивом вихре людских жизней, со всеми его безумствами, страхами, обретениями, но чаще потерями, со всем религиозным мракобесием, философской беспомощностью и политической паранойей, со всеми великими открытиями науки, подарившими людям столько надежд, но больше смерти и ужаса… образ древнего мага, облаченного в шкуру леопарда, с бубном в руках, с затуманенным взором, в эпилептических корчах улетающего к духам… остается единственным якорем, который удержит этот ковчег-цивилизацию на плаву. Или этот канат уже порван?.. Я понял, куда клонит Мара.
— Шаманизм — не религия, да? — спросил я то ли его, то ли шамана, который в эту самую минуту где-то на другом краю земли камланием удерживал этот город от полного растворения в Великом Ничто.
