Красный стоял в центральном проходе, уперев руки в бока, а взгляд — в молодого защитника отечества. Защитник отечества был узбеком, или киргизом, или бог его знает кем еще, и очевидно, в районный военкомат прибыл из далекого аула, потому что смотрел на старшего сержанта Красного глазами существа, по-русски не разговаривающего. Красный не любил, когда подчиненные не выполняют его приказы, Красный начинал злиться. Юный узбек проблеял какие-то тихие и невразумительные звуки. Надо сказать, что парнишка и сам выглядел так же, как его речь, — какой-то он был вялый и хлипкий и весь прямо трясся под давлением сержантского авторитета, словно кленовый лист на октябрьском ветру. Сероватая кожа, влажные глаза, резкие угловатые движения — болезненного вида юноша, одним словом.
— Я тебе что сказал! — прорычал Красный, но в ответ получил все тот же всхлип на невразумительном диалекте.
Вообще, юные представители восточных республик часто прибегали к такой вот «восточной мудрости» — делали вид, что русского языка не понимают. Наверное, их родители так наставляют, провожая свои чада на армейскую службу. Возможно, умудренные опытом отцы надеются, что без знания официального языка России их сыновьям в армии жить будет легче. В любом случае толку от этого мало. Потому что в своем лаконизме армия и вовсе может обойтись без слов, если ей быстро и качественно требуется донести до кого-то информацию. Пару тычков в болевые точки — и нужные данные уже оседают в центральном процессоре.
Лицо Красного стало пунцовым.
— Восемь! — предупредил он и коротко ударил бойца в грудь. Почему именно «восемь», уже никто не помнил, да это никого и не интересовало. Достаточно было знать, что реципиент, принявший сообщение в виде этого магического числа, незамедлительно получит кулаком в грудь. То есть тут работал механизм вколачивания информации в центральную нервную систему: «восемь» — удар в грудь — боец уяснил, что от него требуется. Обычная практика. К тому же достаточно эффективная.
Только в этот раз логическая цепь на последнем колене сломалась и привела к совершенно непредсказуемым результатам.
Старший сержант Красный наградил молодого бойца коротким ударом в грудную клетку, а у пацана вдруг подкосились ноги, он рухнул на пол и закатил глаза. Через пару секунд ладони парнишки начали мелко трястись и изо рта пошла розовая пена. А вокруг стояло полроты солдат, молча смотревших, как умирает человек.
Лицо Красного вмиг посерело. Оно выражало растерянность и испуг и еще слабую надежду, что этот кошмар ему просто мерещится. Красный упал на четвереньки и принялся делать искусственное дыхание. Делал неумело, да и откуда бы ему иметь такую практику.
— Дневальный, звони в госпиталь! — заорал я, чтобы вывести его из оцепенения.
— Гвоздь, — взмолился Красный, повернув ко мне перепачканное кровью лицо. — Что делать?
Я подошел и присел на корточки возле них. Пена все еще шла, но пальцы уже не дрожали. Я потрогал артерию на шее, пульс не прощупывался.
— Трудно сказать, — честно сознался я и посмотрел Красному в глаза. — Мне еще не доводилось убивать людей. Опыта нет разруливать такое. Будем надеяться, что врачи помогут.
Врачи не помогли. Вскрыв труп, они обнаружился от природы бракованный мотор. Причем бракованный настолько, что парень мог сыграть в ящик от ста граммов водки, оргазма, нервного срыва, а то и просто с перепуга. Первый же марш-бросок на семь километров отправил бы парня на тот свет. Врачи удивлялись, как юный узбек умудрился дожить до восемнадцати лет. Я же удивлялся внимательности и профессионализму медиков, работающих в призывных комиссиях.
Дело замяли. Официальная версия происшествия гласила, что молодой боец бежал по центральному проходу, споткнулся и ударился грудью о набалдашник спинки кровати — металлический шар с кулак размером. Далее по сценарию: старший сержант Красный отчаянно пытался спасти парня, но тягаться с пороком сердца не в его компетенции, увы. Красный, черт возьми, становился чуть ли не героем, но его все равно отправили с глаз подальше на далекую базу, где нес службу наш второй взвод, а командир роты лично побеседовал с каждым свидетелем драмы, доходчиво объясняя, что произошедшее — случайность и парень все равно бы отдал Богу душу, хотя и на пару-тройку дней позже. А поскольку нет разницы, то зачем же карать невинного человека? То есть старшего сержанта Пунцо-ворожего. Ну а то, что эти два-три дня парень мог бы наслаждаться реальностью, радоваться тому, что дышит, видит солнце или жует корку черного хлеба, очевидно, капитан считал малозначимой деталью. Парень умер, а стало быть, с ним скончались и его права.
Конечно, на Красного командиру роты было плевать. Но вот к своей карьере он относился куда серьезнее. А какая же может быть карьера у офицера, в роте которого до смерти забили молодого бойца? Поэтому командир был красноречив и убедителен.
— Товарищ капитан, рядовой Гвоздь по вашему приказанию прибыл.
— Да какой ты Гвоздь? Ты же… Как там тебя? Да и черт с ним. Садись.
Я присел на старый скрипучий стул. Капитан затянулся сигаретой «Космос», выдохнул белую струю в свои густые каштановые усы, поднял на меня глаза.
— Гвоздь, — начал он, — ты у нас человек бывалый, опять же с Красным с самого начала… Поэтому я с тобой цацкаться, как с молодняком, не буду… Вот скажи мне откровенно, что ты думаешь насчет… инцидента?
«В самом деле хотите откровенно, да? Что ж, извольте».
— Я думаю, товарищ капитан, что Красный придурок. Мало того — опасный придурок. И только за это его следует изолировать от общества.
— Я думал, вы друзья, — озадаченно заметил капитан, понимая, что взял неверное направление беседы.
— Мы не друзья и никогда ими не были. То есть, может, он и считал меня своим другом, но вот я, к вашему сведению, придурков себе в друзья не записываю.
— Пусть он хоть сто раз придурок, это все равно несчастный случай, — ровно отстрелялся капитан из своего дота армейского здравого смысла. Тональность его речи заметно повысилась.
— Я понимаю, о чем вы. Разумеется, в том, что у парня был врожденный порок сердца, вины Красного нет. И в том, что призывника с таким здоровьем отправили служить, Красный не виноват. Наши военкоматы — это же абсолют армейской добродетели, да? Да и вряд ли парень выжил бы в наших условиях. Тут и здоровых калечат, так ведь?
Я бессовестно улыбнулся. Капитан вмял окурок в переполненную пепельницу так, что фильтр сложился пополам, сказал раздраженно:
— Гвоздь, вот смотрю я на тебя и думаю: что ты тут делаешь? Не в моем кабинете — в армии! Ты же ходячее олицетворение антиармейской морали! Ни до чего тебе нет дела, всем доволен, улыбочка эта твоя с лица не сходит. Я поначалу даже думал, что ты на какой-нибудь наркоте сидишь. Ан нет! Ты, оказывается, такой сам по себе. Но в армии так не бывает! В армии ты обязан быть частью коллектива! А ты сам себе и коллектив, и армия, сам себе и народ, и правительство!.. Как ты вообще умудрился сюда попасть? Шел бы в институт или… в монастырь! Тут бы спокойнее было. Ну вот скажи мне, ты что, и вправду хочешь, чтобы Красного посадили?!
