— А до тебя только дошло? — произнес Мара без тени иронии.
Кислый медленно опустился на табурет. Ни бутылку, ни стакан он из рук выпускать не собирался. Так и сидел, глядя на свои носки и разведя в стороны руки, словно сатир, приготовившийся вознести почести богу Дионису. Кислый впал в глубокие размышления, не иначе.
Я пригубил вино, сказал:
— Я что-то слышал о мандрагоре… А! Есть французский Linux с таким названием: Mandrake. Типа волшебный Linux и все такое.
— Точно, — согласился Мара. — В смысле, про твой Linux я не в курсе, но само слово мандрагора, или по-английски mandrake, в Европе давно считается синонимом волшебства. Упоминание о мандрагоре фигурирует во многих текстах испокон веков, и связано оно с магией, алхимией и медициной. Интерес человека к этому растению понятен. Во-первых: корень мандрагоры напоминает по форме человеческое тело, что само по себе очень символично. Символично настолько, что древние считали мандрагору существом антропоморфным, то есть получеловеком-полурастением. Во-вторых: это растение содержит психотропные компоненты. В частности, алкалоиды гиосциамин и скополамин. В достаточных количествах психотропные составляющие мандрагоры вызывают продолжительные и стойкие галлюцинации. Схожесть корня мандрагоры с телом человека и ее психотропный эффект с давних пор окружали это растение ореолом таинственности и как следствие стали источником сотен легенд, а то и попросту сплетен. Некоторые из этих поверий интересны, другие грубы и нелепы. В греческой мифологии, например, мандрагора является эмблемой Цирцеи, волшебницы острова Эя. Той самой волшебницы, которая превратила товарищей Одиссея в свиней, а его самого магическими чарами держала подле себя больше года. В этом свете стоит вспомнить наши размышления о вине и культе Диониса. Если древним грекам было известно психотропное действие мандрагоры, то почему бы им не знать о псилоцибиновых грибах, белладонне или зернах дурмана? Понимаешь, в чем тут дело? Так что вина древних греков, скорее всего, являются настойками обычного вина (каким мы его знаем) на листьях или зернах этих растений, а то и на корне нашей мандрагоры… Ну да вернемся к истории. В древних поверьях европейских народов считалось, что при помощи мандрагоры можно восстановить мужскую потенцию, найти клад и даже стать неуязвимым. Мандрагору упоминают Пифагор и Луций Колумелла. Гиппократ применял мандрагору для лечения от депрессии и суицидальных тенденций. Иосиф Флавий действовал более прямолинейно — изгонял ею бесов. Есть упоминание этого растения у Гомера, Шекспира и даже у Борхеса. Эзотерики восемнадцатого века считали, что корень мандрагоры — мощный сгуститель астральной энергии, а алхимики искали в нем эликсир жизни. Даже в еврейских преданиях упоминается об этом растении. В Книге Бытия говорится, что Лия зачала от Иакова и родила ему пятого сына, после того как отведала мандрагоровых яблок. Речь, очевидно, идет о плодах мандрагоры — довольно крупных ягодах. Некоторые предания говорят, что это растение светится, поэтому его окрестили «свечой дьявола». Хотя это поверье, я считаю, из разряда баек о цветении папоротника. Другие утверждают, что с помощью мандрагоры колдун может отнять у человека красоту и рассудок. Вот это, кстати, похоже на правду — любой галлюциноген способен отобрать рассудок, если переборщить с дозировкой. А после того как с лица сойдут намеки на интеллект, ни о какой красоте уже речи быть не может.
— Не растение, а прям философский камень. Кого лечит, а кого калечит, — заметил я.
— Точно, — согласился Мара. — Поэтому мандрагору и наделяли душой и характером. К одним она якобы благосклонна, к другим враждебна. В этой связи есть одна интересная легенда. Тот, кто вырвет растение из земли, обязательно умрет в страшных муках. Согласно этой легенде, в момент смерти мандрагора издает пронзительный крик, и тот, кто услышит этот крик, не в силах его вынести. Поэтому рекомендовалась следующая технология: к растению необходимо было привязать собаку, отойти подальше и бросить псу мясо. Собака кидалась за угощением, вырывала растение из земли и… умирала в агонии.
— Занятная технология, — заметил я. — Очень гуманная.
— И что? — подал голос Кислый. Он уже успел высосать половину бутылки своего портвейна и теперь выглядел изрядно осоловевшим, но при этом оставался серьезным. — Ты, это… будешь привязывать собаку… к растению?!
— Не стоит верить всему, что в легендах говорится, парень, успокоил его Мара. — Надеюсь, мы обойдемся без этой, как справедливо заметил Гвоздь, антигуманной техники.
— И как? Как ты будешь… это… ее доставать? — Кислый, видно, и в самом деле побаивался крика растения, от которого можно спятить, а то и в ящик сыграть.
— Не волнуйся, — сказал Мара, теряя интерес к этой теме, как-нибудь выкопаем. Главное — ее найти. — Он глотнул вина, поднял на меня глаза, спросил: — Ну так что, Гвоздь, едем?
При кажущейся простоте вопроса, который прозвучал так, словно речь шла о пятиминутной прогулке по парку, в нем скрывалось напряжение и даже воля. Это было как раз то слово, та фонетическая информационная структура, которая способна влиять на реальность. Трансляция воли, как выразился бы наш уважаемый философ. В комнате стало тихо и напряженно. Кислый аж рот раскрыл в ожидании моего ответа. Он таращился на меня, не смея произнести ни звука. В его стакане мелко подрагивал густой и черно-красный, как запекшаяся кровь, портвейн. Чуть прищуренные глаза Мары, не моргая, следили за моей реакцией, словно он хотел проникнуть взглядом сквозь мою черепную коробку и прочитать ответ на свой вопрос раньше, чем я его произнесу. Я вдруг заметил, что его верхняя губа покрылась испариной.
— Ка-зах-стан… — произнес я по слогам, удивляясь, как сочно звучат фонемы в натянутом, словно резина, пространстве комнаты.
Ветер снова бухнул в окно пригоршней небесной воды. За периметром этого шаткого убежища, которое я называл своим домом, уют и защищенность заканчивались, стихия заливала реальность холодной влагой, месила дождь, ночь, хлипкий свет фонарей и одиночество в единую мерзкую массу и гнала этот студень по безлюдным улицам города. Оставь дверь незапертой, и стихия войдет и оккупирует дом… А в это самое время где-то над бескрайней степью, догоняя горячее оранжево-красное солнце, нисходящее в расплавленный горизонт, неторопливо и величаво, как и подобает царской персоне, парит, ловя раскинутыми крыльями теплые восходящие потоки, властелин степных небес — орел, или беркут, или кто там у них летает?..
Да, мне хотелось в Казахстан. В страну, о которой я ничего не знал, кроме того, что там много простора, много неба и много себя самого. То есть это были только мои догадки, информационные структуры моего воображения, как сказал бы Мара. Я отдавал себе в этом отчет, как и в реальной цели предстоящего путешествия. Путешествия не столько в другую страну, сколько вглубь себя. Что я знал о себе? Не так уж и много, если быть откровенным, но в одном был уверен: революция духа, морали и сознания, которую готовил Мара, меня не пугала. Я готов был стать ее катализатором, запалом, носителем или даже адептом, только для того, чтобы посмотреть, во что все это выльется, вернее, как сильно это может изменить меня. Со своим собственным эго я не боялся столкновений. А что я знал о Казахстане? Только то, что где-то в его степях растет волшебный корень в форме человеческого тела. Загадочное полурастение-получеловек, способное убить криком. Это знал Мара, теперь это знал и я. Как и то, что мне придется жевать этот корень, чтобы эволюция человека вошла в эсхатологическую стадию — чтобы революция Мары свершилась. Я подумал — не слишком ли нелепа затея? Или, быть может, я чего-то не знаю, ведь ничего серьезнее марихуаны я раньше не пробовал. Может быть, подключение к каналу вселенских вестей, как говорит Мара, действительно способствует трансформации сознания, если ты для этого подготовлен?.. Может, я просто не верю до конца в такой невероятный исход эксперимента?.. Я спросил:
