Думал Песах: Тита, Тита, Тита. Какая ночь позавчера была в гостинице. Какое наслаждение. Господи, какая была у нее слабая улыбка, когда я положил ее на спину. Что означала эта улыбка? Победная, когда она отдается всей своей сутью? Какая влажная кожа ее лица. Уф, когда мы снова окажемся вдвоем наедине? Только не добраться ночью до еще одной ешивы, еще до одного раввина, и снова нас разделят на ночь.
Ни какие это такие особенные размышления, но разве это книга размышлений или основана на интересных человеческих образах?
Нет. Это книга, которая пытается описать, насколько это возможно, то, что произошло в Хазарии. И это – невозможное дело, ибо кто знает, что случилось? Потому и то, что думал Песах, не входит в понятие «размышления». Записали это. И это то, что есть у нас. Это то, что было в его мозгу.
Думала Тита: какой будет смех, когда расскажу ему, что у меня начались месячные.
Думал Ханан: жизнь моя не что иное, как время, которое проходит, когда я планирую другие дела.
Последняя мысль неплохо выглядит, чтобы быть использованной для колонки в газете. Кстати, я не виноват, что она появляется в фильме, название которого я забыл и вообще не видел. Он шел по кабельному телевидению. Я сидел в салоне, стараясь прожигать время, из которого нельзя извлечь никакой пользы. Это – время которое еще более потеряно, чем то, которое теряешь при ожидании автобуса. В случае с автобусом можно еще извлечь из окружения то, что не извлечешь ни в каком другом месте. Я был просто околдован внутренней пустотой. В нашем доме телевизор не стоит в салоне, слава Богу. Но я лишь на миг заглянул в комнату, где стоит телевизор, только заглянул. Жена моя чудесная, Рути, сидела там с сыном Ийяром, которому через две недели исполнится тринадцать лет. Это была пятница, и я еще находился во взвешенном состоянии после возвращения из США, нагруженный всеми биологическими несоответствиями, которые рождает пересечение половины земного шара и потеря семи часов в пространствах.
Заглянул и это то, что увидел – лишь эту строку из песни популярного ансамбля, написанную на экране, скорее начертанную на стене, подобно плакату, на английском языке, перевод которой на язык иврит шел по низу кадра.
Что значит, удивился? Ведь это было именно то, что думал Ханан тысячу лет назад в какой-то дыре между двумя реками, в середине Хазарии.
Думала Тита (мы действительно прервали ее размышления, перепрыгнув к мыслям Ханана): какой будет смех, когда расскажу ему, что у меня начались месячные. Он странный такой, сказал, что иудеям запрещено это дело, когда месячные. Что это такое – эти иудеи? Первый раз, когда он сгорал от желания, спросил: «У тебя идет кровь?»
«Нет», – сказал я.
«В следующий раз до того, как мы начнем, сообщи мне, нет ли у тебя кровотечения. А то ведь начну и не смогу остановиться».
«Да ничего страшного. Я могу и при кровотечении».
«Это не ты. Это мы – иудеи. Нам запрещено».
Я с ними уже достаточно времени, и никак не пойму, что они представляют собой – эти иудеи. Вовсе они не выглядит такими, какими меня пугала покойная мать, рассказывая ужасы об иудеях-великанах, живущих на юге, которые, взимая налоги с деревень, забирают даже маленьких девочек. А кто сопротивляется оплате налогов, исчезает ночью, а, встав утром, не знает, где он, и никто найти его не может. Нет, мать не любила иудеев и боялась их больше, чем шведов. Я считаю, что шведы более страшны. Да и славяне мои во много раз ужасней. Они более тонки и сдержанны, эти иудеи, и вообще симпатичны.
Как Песах, мой господин и спаситель, любит меня. Так, что иногда я забываю Олега. Где ты, Олег? Куда ты исчез? Я так бы хотела рассказать тебе о стольких вещах. Почти пришла к тебе. Хотела умереть, вправду хотела умереть. Какое дерьмо – твои товарищи. Вообще не огорчились, когда ты умер. Поняла это, когда они насиловали меня. Только это их интересовало: Олег умрет и можно будет переспать с Титой. Почему бы нет? Товарищи. Всегда я видела, с каким вожделением они смотрели на меня.
Ну, иудеи тоже смотрят. Как, например, Ханан. Не сводит взгляда с моей груди. Он думает, что я этого не вижу, и отводит взгляд, когда смотрю на него. Не понимаю, неужели Песах не чувствует этого. Не понимала, как Олег не чувствовал, чего хотят его добрые друзья, и как поведут себя братья его жены, которые были так льстивы, пока он был жив, и тут же бросят меня в кипяток, лишь он умрет. Ой, как мне повезло, что я еще жива. И отныне буду жить, и никто меня не убьет, ибо Песах меня любит. Есть во мне что-то, что все в меня влюбляются. Песах не Олег, нет у него замка, нет ничего, но я думаю, что не умру, если останусь с ним. Только хотела бы побольше знать, кто они – эти иудеи. Ибо, кажется мне, они мне нравятся. Может, и я буду – иудейкой.
Глава шестьдесят четвертая
Туман еще более сгустился, они шли словно бы дыму. И со всеми размышлениями они почти совсем не продвинулись в пути.
Думал Ханан: предположим, что Тита пришла ко мне ночью, когда я дежурю, и шепчет мне – «Ханан, я никак не могу уснуть. Я хочу с тобой переспать. Подними мне юбку». Я кладу ей под юбку руки, касаюсь гладких ее ног, и говорю – «Ну, а что с Песахом?» А она – «Не беспокойся, он крепко спит и не проснется, только не шуми и быстро делай свое дело» О, какое наслаждение будет – положить тонкое ее тело на траву и лечь на нее. В тумане не видно, как оттопырены у меня штаны. Что это вдруг возникла и смешала всё Элени с ее тяжелой грудью. Господи, это нельзя, она ведь мертва. Хватит, надо прекратить думать об этих вещах. Лучше думать об ешиве. Намного здоровее.
Как прекрасно было в ешиве. Какие ребята. Как это чудесно было учиться вместе. Как они вслушивались в мои слова, и оценивали мои ответы. там я хочу быть. Загляну-ка я сейчас в маленькую книжечку «Псалмов», которую они мне подарили. Я просто жажду прочесть главу… Ой, где книжка? Ой, забыл ее.
«Стоп! – закричал Ханан, обернулся и стал рыться в карманах и сумке. Точно. Книжки нет. Это был маленький бархатный мешок, который он держал в руке, выезжая в путь. Когда сидели рядом с пастухом, он отложил мешок в сторону, помня, что надо его взять.
Разве не говорил отец миллион раз, что «сейчас же это никогда?» Но кто слушает эти нудные указания.
«Я забыл молитвенник, талес, филактерии, книгу «Псалмов», которые получил в ешиве», – сказал Ханан упавшим голосом. Подождите меня, я возвращаюсь за всем этим».
«Куда ты возвращаешься? – спросил вечно мрачный Тувияу. – Что ты найдешь в этом тумане? Как ты вообще узнаешь, где мы были?»
«Поехали со мной, – попросил Ханан, – поищем по следам коровьего помёта».
«По запаху, что ли?» – захохотали эти взрослые детки собственной вульгарной шутке.
Они повернули, не успели пройти четыре шага и замерли в изумлении. Туман исчез.
Все вокруг было ясно и сверкало солнцем, что они, не веря этому, ослепленные, зажмурили глаза. Зеленый пасторальный ландшафт был полон тишины, тепла и света. Горка, на которой сидел пастух, была отчетливо видна, на ней – сумка. Явно было видно, что они отклонились и шли наискось. Это, как бывает, заплываешь в море напротив вышки спасателей, намереваясь обратно плыть прямо к ней, но оказывается, вышка намного ушла вправо.
