«Разрешите мне хотя бы подать хлеб», – сказала Тита и принесла сухие ломти, которые при пережевывании скрипели от песка.
Слепцы ушли. Тита и Песах ели, и казалось им, что вернулись давние чудесные дни. Ахав рассказывал о Деби, о том, как оставил хуторок пчеловодов, в общем, обо всём, что мы уже знаем.
Звуки, издаваемые музыкальными инструментами, ритм ударника и слова песни донеслись из лагеря слепцов.
Извозчики и грузчики, лоцманы из порта, таможенники, овощеводы и зеленщики, те, кто выращивал кормовые травы, художники-ремесленники, рисующие на фарфоровых чашках голых девиц, в общем, все, живущие вблизи конюшни, бежали на звуки музыки. Пришли ухоженные нарядные женщины, в облике которых было что-то такое, в чем нельзя ошибиться, и что связывало их с делом сбора пожертвований. И поле, освещаемое пламенем костров, собрало у каждого костра круг слушателей-хазар, изумленных тайной притягательностью болгарских голосов.
Не удивительно, что на следующий день слепцы в обед ели до отвала телятину. Ахав рассказывал о них.
Позвал к себе царь Хазарии царя болгарского, чьи владения простирались у большой реки, и приказал ему помочь хазарам в сражениях с варварами-печенегами, соседствующими с ними на востоке. Болгарский царь Узия послал своего брата Омри в бой. Князь Омри был испытанным в битвах бойцом и владел большой коллекцией кубков для вина. Вы, конечно, знаете, что я имею в виду, говоря о такой выставке кубков, напоминающих головы и говорящих о тех, кого князь победил.
Один из таких кубков византийского Кесаря находился в собрании кубков хазарского Кагана в Итиле. Это был подарок Омри, и оба из этого кубка напились до бесчувствия. Но тогда печенеги его одолели. Омри погиб. Царь печенегов велел ослепить двенадцать тысяч пленных болгар и под командой полуслепых отослал царю Узии.
Узия умер через три дня после возвращения пленных, которые тянулись через степь змеевидной шеренгой. Каждый последующий держался за предыдущего слепца, а первый – за командира, ослепленного на один глаз.
Много было сложено песен в Приволжской Болгарии о том мгновении, когда дети первых к границе сел увидели на полосах заснеженных полей, похожих на их пеленки, шеренги пленных слепцов, которые возвращались домой.
«Целую зиму я жил среди моих друзей-болгар, – рассказывал Ахав, – переходил из села в село. Давали мне небольшие должности в знак уважения ко мне, как хазару. Однажды попросили меня повести небольшое войско слепцов на лагерь взбунтовавшихся охотников, расположенный в лесах. Охотники начали варить самогон, отказывались платить дань лисьими и медвежьими шкурами и головами кукушек, ради чего они и были посланы в лес. Обо всем этом стало мне известно в ночь перед выступлением. Не все из них стали ночными бойцами, о которых потом слагали легенды. Только четыреста из них. Остальные рассеяны по сей день по селам, вяжут корзины, ткут ковры, которые очаровывают зрителя сочетанием красок. И если он всмотрится более внимательно в ковер, то увидит целые, встающие перед его взором, изумительные миры. Совсем немного слепцов было настроено воинственно, не сидело по кухням и не судачило о том, кто из женщин забеременел, а кто нет, кто гомосексуалист, а кто нет. И эти слепцы, не утратившие боевой дух, создали небольшие отряды воинов, которыми командовали полуслепые, которые тогда выводили их из плена. Я и по сей день не понимаю их умения ночного боя, но они обладают колоссальным преимуществом во тьме, в тумане, в буре, когда нормальный человек ничего не видит, а они видят мир, как и видели всегда. Они обладают умением пробраться в любое место, и никто этого даже не почувствует.
Вышел я с двумя отделениями слепцов в лес. Мне надо было четко и ясно объяснить, что я вижу и чего я хочу. Слепцы явно увиливали в ответах. Отвечали небрежно: «Да, да», и часто даже не оборачивались ко мне, когда я с ними разговаривал, словно бы не знали, где я нахожусь, хотя я уверен, что они это отлично знали. Днем они дремали. Ночью же проникли во все места, как летучие мыши, унюхавшие, где созрели финики на пальмах. Через неделю они попросили меня отдать последние приказания и дать благословение. По правде говоря, я не знал, какие еще дать им приказания. Они сами разработали планы, исходя из потрясающих возможностей. Но, все же, приказал им поймать и привести всех охотников. В общем, намеренно дал несколько туманный приказ и благословил их именем империи сынов Израиля, властвующей над степями, лесами, реками и морями».
Ахав не рассказал о чувстве ответственности командира, дающего приказы людям, окружающим его и беспрекословно выполняющим эти приказы, о том, как сделал умело и быстро всё то, что раньше терпело провалы, отступая перед катастрофами, бегством, болью, когда никто не знает, как этому воспрепятствовать.
Слепцы растворились в ту ночь, тьма которой была – хоть глаза выколи. Моросил дождь. Наутро Ахав нашел у своей палатки всех взбунтовавшихся охотников, связанных по рукам и ногам, и на лицах их было выражение внезапно свалившейся на них неизвестно откуда катастрофы.
«Командир!» – склонили перед ним голову слепцы, вытянувшиеся строем на утренней поверке, когда он вышел из своей палатки, и глядя прямо на него, меряющего перед ними шаги вдоль их рядов, выстроившихся в виде буквы «п» точно, как по линейке. А в середине буквы «п» лежали все связанные охотники. Ахав понимал, что от него ожидают хвалы, и произнес краткую речь, видя, как изливает, подобно бальзаму, масло и молоко в души слепцов. Их улыбки на кончиках губ, их выражение вслушивающихся в его голос, как в самих себя, придали ему еще больше сил. А ведь он уже думал, что внутренне мертв. Это были удивительные силы, возникшие от ощущения, что он может привести к душевному подъему этих людей. С того дня эти слепцы накрепко вошли ему душу. Он совершил с ними еще несколько операций по поимке заложников, и всегда возвращался победителем.
От разговору к разговору, постепенно, услышали слепцы от него о дьяволе Самбатионе и захваченных им детях, и начали намекать на то, что готовы участвовать в этой явно необычной операции. Предлагали планы, затем отметали их, но не давали ему прохода до того, что дело дошло до прямых требований. Это была ватага слепцов, жаждущая боя, и ничего в их жизни не виделось им более заманчивым, чем воинская слава, заранее обреченная на неудачу.
Но Ахаву не нужно это подталкивание его солдат. В течение той зимы созрело решение, превратившееся в некоторую реальную и весьма ощутимую мощную силу в его сознании. Он займется сбором необходимой информации, подготовит необходимое оружие, документы для перехода границы, достанет книги о бесе, карты дорог до самого Рима. Всё это даст ему еще большие силы. Кое-что из этого рассказал слепцам, и они сказали ему, чтобы он даже не мечтал выйти в путь без них.
«Но как я смогу сдержать вас на этом пути?» – задавал вопрос Ахав, свидетельствовавший о том, что он все же сомневался в твердости духа и силе веры.
Сто восемьдесят слепцов соревновались за право выйти в путь вместе с Ахавом. «Возьму только пятьдесят, и ни одним больше», – сказал Ахав.
Но ему не давали покоя раздирающие душу просьбы слепцов, мольбы их матерей, просящих дать их ослепленным сыновьям хотя бы еще шанс в их жизни выйти в бой. Болгарский царь оказывал давление, гарантируя Ахаву драгоценные камни лазурита и бирюзы в любом требуемом количестве для содержания воинства на дорогах и на долгое время. И Ахав согласился взять еще девяносто воинов.
