— Потому что сами-себе-пастухи думают головами, а не подчиняются суевериям.
Второй раз Гэрровин так назвал лекарей с Мекате — сами-себе-пастухи, — но мне это по-прежнему ничего не говорило.
— Кто они такие?
— Люди с Небесной равнины, с Крыши Мекате. Ты на Мекате бывала? Я кивнула.
— А ведь о нас ты и не слыхивала. Ты видела навоз, а золота и не заметила, Блейз.
— Если там все так чудесно, почему ты оттуда уехал?
— Беда с раем в том, что там нет места для дьяволов.
— Для нас ты сегодня дьяволом не оказался.
— Спроси любого человека о его собственном дьяволе, и все ответят тебе по-разному. Спроси почитателя Фелли, и он ответит тебе, что это женщина, которая имеет собственное мнение. Спроси того красавчика наверху, и он скажет тебе, что это грязный нищий в канаве, который пырнет тебя ножом, если ты не подашь ему милостыню. А если спросить тебя, Блейз Полукровка, ты, должно быть, скажешь, что это человек, который отказывает тебе в гражданстве.
Он был слишком проницателен, этот Гэрровин, чтобы в его обществе я чувствовала себя уютно. Мелочная мстительность заставила меня спросить:
— А если бы я спросила этих твоих самих-себе-пастухов, каковы их дьяволы, что бы они ответили?
— Она сказали бы, что это человек — не такой, как все. Ни больше, ни меньше. В раю полагается быть правилам, видишь ли. И то, что одному — рай, для другого — ад. — Мы подошли к выходу из гостиницы, и Гэрровин обернулся ко мне; морщины на его лице сложились в насмешливую улыбку. — Если ты когда-нибудь найдешь то, что ищешь, ты, возможно, проклянешь все на свете. Жизнь полна иронии. Все, о чем я мечтал, — это стать хирургом, и тут-то и оказалось, что от одного запаха крови мне хочется все бросить.
Я переменила тему:
— Как получается, что чуять дун-магию ты можешь, а Взглядом не обладаешь?
Он снова насмешливо улыбнулся:
— У меня превосходный нос, девонька.
Гэрровин помахал мальчишке с фонарем, чтобы тот проводил его до дому, и двинулся прочь, завернувшись в свою странную бесформенную одежду; его волосы торчали вокруг его головы, как жесткая трава на дюне.
Как только он завернул за угол, его вырвало. Я слышала.
Теперь я занялась тем, ради чего спустилась вниз. Мне нужно было найти Танна. Я не забыла слов Тора о том, что дун-маг наказал мальчишку.
В сарае Танна не оказалось.
Я нашла его вместе с его собакой за грудой корзин на причале. Дорогу мне указало зловоние — зловоние дун-магии, заглушавшее даже запах тухлой рыбы. Увидев меня, Танн пополз прочь, и его речь — если он и в самом деле пытался что-то сказать — оказалась совсем неразборчивой. То, что я увидела в свете фонаря, вызвало у меня тошноту.
По всему телу Танна вспухли рубцы, словно его высекли; однако я знала, что его никто и пальцем не тронул, — рубцы, являющиеся следствием заклинания, особенно болезненные и долго заживающие. Кожа мальчика казалась одной сплошной раной но то, что эта жестокость сделала с его разумом, было же хуже. Я попыталась коснуться Танна, но он мне этого не позволил. Каждый раз, когда я протягивала руку или хотя бы заговаривала с ним, Танн съеживался от страха. Единственным живым существом, которому он еще доверял, был его любимец щенок. Танн отказался взять мазь, которую я принесла. В конце концов, я оставила баночку на земле в надежде, что мальчик ею все-таки воспользуется. Мазь не сделала бы его выздоровление более быстрым, но смягчила бы боль.
Потом я вернулась в свою комнату, мучимая виной. Мне не следовало вовлекать мальчишку в дела, которые касались дун-мага.
Знаешь, если не возражаешь, давай на сегодня кончим. Некоторые воспоминания ранят, сколько бы времени ни прошло…
Глава 13
Ведь знала же я, что не следует приезжать на косу Гортан…
И вот результат: не только никакой надежды заработать свои две тысячи сету, но и испорченные отношения с нанимателем, опасность сделаться жертвой приспешников Дун-мага — и к тому же возможность навлечь те же неприятности на Тора Райдера.
Даже несколько часов мертвого сна и настоящая ванна — Подкупив судомойку, я получила целых два ведра солоноватой воды вместо положенного кувшина — не улучшили моего настроения.
Расспросы на следующий день на пристани подтвердили то печальное обстоятельство, что ни один корабль еще не может отплыть с косы Гортан… впрочем, и Флейм перевозить было пока невозможно. Весь день мы с Рэнсомом ухаживали за ней, наблюдая за тем, как она напрягает все силы, борясь с остатками дун-магии; от непрерывных усилий она обливалась потом и едва не теряла сознание.
Каждый раз, когда я встречалась с Рэнсомом, он кидал на меня свирепые взгляды: мальчишка был уверен, что все случившееся — моя вина, а мой интерес к Флейм носит исключительно корыстный характер. Он считал, что не бросаю я ее только в надежде, что она сообщит мне о местонахождении Девы Замка. Это была явная несправедливость. Я к этому времени была фактически уверена, что точно знаю, где находится беглянка; кроме того, не приходилось сомневаться: раз Флейм готова умереть, лишь бы не открыть эту тайну хранителям, мне она тоже ничего не скажет. Впрочем, я уже заметила, что логика, в отличие от привлекательности, не была сильной чертой Рэнсома.
Когда он не сидел рядом с Флейм, он беседовал с Тором в своей комнате. К счастью, после таких разговоров он всегда оказывался немного спокойнее и немного разумнее; каким-то образом Тору с его спокойной сосредоточенностью и мягким юмором удавалось бороться с неустойчивостью настроения и детскими капризами наследника.
Влияние Тора на меня было не менее благодетельным, хотя и не таким успокаивающим. В его объятиях я забывала свои страхи, училась отдавать себя и, что еще более важно, принимать то, что дарил мне он. Я пребывала в постоянном состоянии изумления: так ново все это было для меня. Даже напряжение, рожденное пониманием того, что любое мгновение мира покоя не более чем именно краткое мгновение, не могло убить моей радости.
Многое в Торе по-прежнему меня озадачивало. Например, кем был его наниматель: кто попросил его присматривать за Рэнсомом? И почему, если мне случалось неожиданно подойти к нему, он выглядел таким… далеким? Он сидел совершенно неподвижно, казался настолько не от мира сего, был так сосредоточен на чем-то глубоко в собственной душе, что ничто в реальной действительности для него значения не имело. В такие моменты я для него не существовала.
Беспокоили меня и другие загадки — те, что касались хранителей. Что они так старательно охраняли в самом глубоком трюме своего корабля? Почему возможное неудовольствие властителя Брета так их беспокоило? Почему они были так заинтересованы в этом островном государстве? Я бывала там и не видела ничего, что могло бы быть жизненно важно для Ступицы.
