Впрочем, приглашений на меня сыпалось больше, чем я мог принять, тем более что я, как скоро стало мне понятно, не обладал необходимым гардеробом даже после того, как с Тенкора прибыли все мои вещи. По этой причине я чаще всего отказывался от визитов, в результате чего приобрел репутацию отшельника; только от этого моего общества искали больше, а не меньше. Ситуация была бредовой: я стал желанной добычей для светских дам, устраивавших музыкальный вечер или ужин в узком кругу; если я принимал приглашение, считалось, что успех мероприятию обеспечен.
– Что за чушь! – однажды сказал я Джесенде. – Я как редкий зверь в цирке, главная достопримечательность!
Она улыбнулась мне.
– Эларн, единственный настоящий дикий тенкорец! Последнее представление! Спешите видеть!
В тот вечер семейство Датрика пригласило меня в свою ложу в театре на еженедельное представление драмы с использованием иллюзий. Я впервые увидел подобный спектакль. На несколько часов я перенесся в другой мир; действующие лица и декорации казались более чем реальными. Разум мог сколько угодно твердить мне, что голодающий ребенок во втором действии вовсе не страдает от голода, каким бы тощим и обессиленным ни выглядел, а пожар в третьем действии ненастоящий, – но чувства убедительно доказывали обратное, и к концу вечера моя вовлеченность в действие стала такой сильной, что я почувствовал себя эмоционально измочаленным. С этого началось мое увлечение театром, длившееся всю мою жизнь, даже когда актеровсилвов почти не осталось, и если я о чем и сожалею – так это о том, что после Перемены подобных представлений больше не бывает. Это наша потеря.
Шли недели, и между мной и Джесендой сложились отношения, которые одновременно были и очень приятными, и глубоко огорчительными. Мы участвовали в одних и тех же развлечениях, меня постоянно приглашали в дом Датрика. В таких случаях я вел себя примерно, демонстрируя безупречные манеры. Однако, благодарение Богу, бывали также и другие встречи: мы три или четыре раза в неделю отправлялись кататься на волнах. Тогда, оказавшись наедине с Джесендой далеко от берега, я мог позволить себе расслабиться, отбросить притворство, быть самим собой. В определенном смысле все было так, как если бы она оказалась моей сестрой. Мы экспериментировали с иллюзиями, дразнили друг друга, а иногда делились сокровенными мыслями. Я рассказал Джесенде о своем отце, о том, как умерла моя мать; Джесенда намекнула, что ее раздражает похвальба ее матери своим происхождением и беспокоит та гордость за нее, которую часто выражает отец. Я предвкушал такие моменты, но находил наши взаимные признания разочаровывающими: это были признания брата и сестры, а не любовников. Я ценил нашу дружбу, но вид Джесенды – такой же скромной, как ее купальный костюм, – завязывал мое тело узлами и вызывал бурю эмоций.
Я мог бы облегчить свое физическое состояние, посетив когонибудь из прежних подружек в портовом районе – было сколько угодно девчонок, готовых услужить пловцу в обмен на приятный вечер и несколько бокалов вина, – но почемуто не мог этого сделать. После Цисси я не спал ни с одной женщиной. Мне не хотелось… Мое воздержание было следствием отчасти желания доказать Джесенде, что она была неправа, когда упрекала меня в волокитстве, но отчасти и осознания того, что подобная связь меня не удовлетворит. Я хотел не еще одну Цисси. Я хотел Джесенду.
Прошел месяц. Мной все больше и больше овладевало беспокойство. В определенной мере оно исходило не от меня: такова была атмосфера в Ступице – возбуждение, ожидание перемен, которое носилось в воздухе. Районы позади верфей, где было сосредоточено большинство производств, кипели новой активностью. Литейные цеха, судостроительные и прочие ремесленные гильдии набрали столько заказов, сколько было возможно выполнить. Оживление в делах охватило всю столицу и коснулось жизни всех горожан, принеся им процветание. Доходы ползли вверх – но эта горячка только делала меня еще более растерянным.
К концу месяца я понял, что не могу бесконечно вести ту жизнь, которую вел. У меня не было цели, и даже общества Джесенды мне было мало. Я хотел работать, создавая для себя будущее. Я хотел стать независимым от щедрости отца. Я предпочел бы снова вернуться к работе в Гильдии, но, не имея такой возможности, все же стремился к чемуто лучшему, чем то, что имел.
Такова была ситуация, когда в один и тот же день случились две вещи; обе они изменили мою жизнь. Вопервых, у меня состоялся разговор с Джесендой. Вовторых, старая Аггелина постучалась ко мне и сообщила, что меня хочет видеть какойто человек. Спустившись в гостиную, я обнаружил изящно прислонившегося к камину Тора Райдера; выражение его глаз говорило о неизвестных мне темных секретах.
Глава 12
РАССКАЗЧИК – РУАРТ
Не буду утомлять тебя подробностями того, как мы с Лиссал наконец попали в приемную властителя Брета; сказать по правде, я уже и не помню многих деталей. Как мне вспоминается, мы заплатили крестьянину за то, чтобы он довез нас вместе с одним из сундуков в своей запряженной быками тележке до Бретбастиона. Мы остановились в комфортабельной гостинице «для благородных путешественников»; так по крайней мере значилось на вывеске над входом.
Лиссал написала письмо властителю, и через некоторое время оно попало в руки нужного придворного. Лиссал была назначена аудиенция. Думаю, приглашение пришло, когда мы провели в городе около двух недель. Ты еще не бывал в Бретбастионе? Тогда, пожалуй, мне нужно рассказать тебе о нем.
Эту часть побережья Брета охраняют огромные гранитные утесы – гигантские каменные стены, столь же тяжкие, как железная наковальня. Узкий негостеприимный пролив ведет в круглую гавань с крутыми берегами, называемую Адским Ушатом. В дальнем ее конце расположен каньон, прорытый рекой Скау, пробивающейся к морю. В остальном Ушат окружен отвесными черными скалами и выглядит весьма мрачно. Однако это прекрасная безопасная гавань, и моряки непочтительно именуют ее Корытом Прачки, словно другое название может заставить забыть ее жуткую историю. Когдато она была базой Морских Волков Брета, жестоких предков властителя, пиратствовавших между островами; только впоследствии они угомонились и сделались добропорядочными правителями островного государства.
Что же касается самой столицы… Она высечена в черной скале напротив входа в гавань. Поднимаясь из воды, Бретбастион накладывает свой отпечаток на все вокруг: мрачный, давящий, все еще дышащий трагедиями прошлых веков.
Когдато террасы в граните дюйм за дюймом высекали толпы рабов, оплачивая продвижение страданиями и кровью. Двенадцать, если я правильно помню, уровней, или лоджий, каждый из которых носит имя тех, кто на них живет или жил. На самом верху находится лоджия властителя и располагается его дворец с широкими окнами и просторными балконами. Ниже тянется лоджия Корсаров; там теснятся казармы стражи и камеры для допросов, а также обитают дворцовые слуги. Дальше следуют лоджии Царедворцев, Торговцев и прочие – каждый уровень менее элегантный, чем верхний, и так до самого низа, ряда Подонков. Выдолбленные в скале дыры за причалами служат пристанищем городской бедноты.
