— Есть лев, есть боевой слон, есть бешеный конь, есть кобра и буйвол, — повторял ашан, а мы покорно внимали, рассевшись в круге на пальмовых листьях. — Каждый из зверей рождается со своим знанием, но никогда не учится. Кшатрий наблюдает и берет себе лучшее. Я научу вас садхакам для рук, для ног, садхакам прыжка и садхакам для всего тела. Собрав воедино все, что от рождения доступно каждому зверю, вы приобретете сиддху…
Маленькая волчица мало что понимала, но впитывала, как губка парфюмера впитывает ароматы отжимаемых розовых лепестков.
— Вы никогда не обретете сиддху во всем ее совершенстве, — наставлял ашан, замерев на одной ноге, и мы послушно раскачивались на своих тоненьких ножках, пока не падали от усталости. — Чтобы стать быком и львом, змеей и пардусом, вы будете каждый год возвращаться сюда. Но начнем мы не с прекрасных стальных ножей, начнем мы с пальцев и чашек для Аюрведы…
Это я помню. Вкусные тягучие масла, которые мы смешивали, бесконечную скучную работу по приготовлению лечебных ванн и не менее скучную боль в суставах, когда приходилось надолго замирать в неудобных позах.
Мандир, где нас мучил почтенный ашан, находился высоко в горах. Чтобы попасть в зал Поклонений, следовало спуститься по ступеням в воронку, глубиной примерно шесть локтей. Там, на каменной решетке, мы ежедневно сами меняли пальмовые листья. Каждый вечер после занятий наш пот стекал ручьями по этим листьям. С юга за нами следила каменная Дурга, с севера — мудрая Бхавагати, с востока огненными глазами пожирала восьмирукая Кали, а на западе улыбался вечный Шива. Мы кланялись алтарям, целовали прах, читали мантры, а потом…
— Раз в год ты ездишь в закрытые храмы? — Глаза лекаря Ромашки восхищенно блестели в полумраке.
— Шестнадцать дней подряд я делю время бодрости на четыре части. Первая часть — Аюрведа, я растекаюсь под пальцами и под пятками жриц. Затем идет «время на коленях» — самое важное время, когда мы сообща молимся. Затем наступает «время ног», когда мастера усердствуют в боевом искусстве, не отрываясь от земли. И лишь к вечеру, когда полыхают факелы, лучшие достигают сиддху… это «время полетов».
— Черт побери… вы летаете там? Хотел бы я на это взглянуть. Ты мне покажешь?
— Я не шут из балагана. Твой интерес мне кажется нелепым.
— Я пытаюсь понять, что вами движет?
— Что мной движет? Ты уже задавал этот смешной вопрос.
Анатолий помог мне завязать пояс. После чего я села на циновку, взяла аруваль, устрашающий серп богини Бхадракали, и нежно положила справа от себя. Обоюдоострый парасу положила на почетную подушку слева от себя.
— Если хочешь помочь, подойди. Помоги мне закрепить катар.
При виде незнакомого оружия Толик возбудился, как деревенский мальчишка. Ему понадобилось время, чтобы уяснить, как крепятся на запястье ремни. На меня тоже действует возбуждающе, когда два острия облегают кисть, а одно проходит между пальцами. Если низко раскатать рукав, «вилка» практически незаметна. Я разожгла походную курильницу и успокоила дыхание.
— Может, ты все же возьмешь меня с собой?
Кеа в корзине прыснула, едва не подавившись манговой костью.
— Ты не готов. Когда-нибудь ты освоишь «верумкаи», я верю, что освоишь… и я возьму тебя с собой…
— Что такое «верумкаи»?
— Это бой безоружного с вооруженными.
— Почему ты не используешь магию? Ты же умеешь…
— Пифия найдет меня по запаху магии. Я выпущу наружу все мысли. Они будут считать, что здесь побывал голем.
— Ты собираешься драться с охраной? Но их слишком много…
— Ты снова все забыл, лекарь! — Я легонько шлепнула его по носу. Мой аспид на шее у Ромашки зашипел. Они все жуткие сони, кольчужные гады, и не выносят резких ударов. — Ты забыл слова дома Саади, а он не произносит лишних слов! Дом Саади десять раз повторил тебе, что на войне нет правил и нет чести. Есть только победа и поражение. Ты не выйдешь против слона с оттаколом, ты заранее выроешь яму, а затем выстрелишь ему в глаз ядом. Тогда ты победишь слона, и это будет главным. А не честь и правила. Древние кшатрии, если видели убегающего врага, кричали ему: «Тиштха!» — это похоже на приказ замереть. Воины Южной Кералы считали, что лучше умереть, нежели покинуть поле боя. Также они никогда не били врага в спину и не преследовали его. Мой ашан говорил, что кшатрий либо побеждал, либо погибал в бою.
— Это… это круто. Почти самурайский кодекс.
— Это довольно глупо. Именно поэтому Красные волчицы посылают девочек в страну Бамбука, к торгутам, и не только… Чтобы молодые волчицы усвоили это правило — нет правил, когда противник сильнее тебя! А теперь покинь меня. Мне требуется уединение. Будь рядом и никого не подпускай к нашей комнате.
Ромашка учтиво поклонился. Постепенно он начал приобретать хорошие манеры. Выходя, он держался слишком прямо, наверное, боялся потревожить аспида. Я знала наверняка, что мой выкормыш успеет убить одного, а то и двоих врагов, если они внезапно набросятся на спящего Анатолия.
Уруми-вищаль пел, обнимая меня за пояс. Он соскучился по крови.
37
Халдеи Вавилона
Возле четвертых по счету медных ворот Саади остановился, сделав вид, что интересуется шелками, развешенными под навесом. Подскочил продавец в пестрой квадратной тюбетейке, с раздвоенной кудрявой бородкой. Залопотал на аккадском, подозрительно поглядывая на платок, закрывающий лицо огнепоклонника. Девочка Юля, едва не повизгивая от восторга, трогала роскошные ткани. Рахмани следил за воротами. Золотые быки и фениксы чередовались поверх бронзовой оплетки. В углу громадной створки, способной пропустить сразу двух слонов, имелась узкая калитка. Паломники, жрецы, нищие дервиши стояли в очередь, чтобы попасть во внутренний город. Многих стража разворачивала обратно. Они не унывали, пошатываясь, брели по обжигающим каменным плитам к соседним воротам, надеясь там попытать счастья.
Стена была сложена из больших кирпичей, через каждые десять рядов проложенных тростниковой замазкой. По верхотуре неспешно бродили патрули, постукивали копьями. Внизу, у подножья стены, громоздились сотни лавок, меняльных контор, весовых, алтарей мелких божков, опиумных курилен. Золоченые створки то и дело распахивались перед богатыми паланкинами халдеев, перед процессиями урчалу Входящих-в-дом, те шествовали с сановной чванливостью. Их умащенные завитые волосы были уложены крупными локонами, на золотых гребнях и перстнях сверкали изумруды и топазы, парчовые одеяния стоили как сотня буйволов. Мушкенумы в желтых шароварах рысью проносили в ворота носилки со знатными дамами, те по пути в целлу горстями рассыпали серебро, оставляли за собой шлейф пахучего мирта и лаванды.
И тут же, у ног любимцев Мардука, бедняки спали прямо на земле, укрывшись соломой. Спали те, кто считал счастьем уже добраться до города тысяч языков и прикоснуться к его плитам. Рахмани приходилось передвигаться с удвоенной осторожностью. Теперь он не только защищал девушку, но и опасался очередного удара в спину. Каждый из завшивевших нищих мог оказаться убийцей…
