— Конечно, — кивнул Андрей. — И ты, видно, из тех субчиков, которые ходят к ней. Так вот что. — Он подъехал к сидящему на стуле Стилисту. — Передай им, что, если еще раз кто-то на нес наедет, я обращусь в милицию. А там у меня есть друзья. И вам…
— Напугал, — рассмеялся Стилист. — Ну что же. — он поднялся. — Не хотелось так. — С деланным сожалением он развел руками. — Но уж больно ты, паралитик хренов, строишь из себя. Кто ты есть-то? — Он в лоб толкнул Андрея. Коляска повалилась набок. — Паралитик, а блатуешь. — Подойдя, пнул вскрикнувшего Андрея ногой. — Друзья у него в милиции есть. Так вот, калека, — он ухватил нос замычавшего Андрея, — если только полслова вякнешь, сразу твою супругу рядышком с тобой на каталку посадим. И еще, паралитик… — Он вытер пальцы о пижаму Андрея. — Не забывай, что у вас есть доченька. А она ничего из себя, — подмигнул он. — Сейчас знаешь сколько сексуальных маньяков развелось? Так что подумай и своей женушке скажи. Завтра мы придем за ответом. Если снова нет или милицией пугать начнете, пеняйте на себя. — Высморкавшись на грудь Андрея, вытер пальцы о его пижаму и вышел.
— Спасибо, — улыбнулся он Ксении. — Мы закончили разговор. Вы кто будете? Родственница?
— Подруга, — улыбнулась она.
— Красивая у Зои Андреевны подруга, — кивнул Стилист и вышел в открытую одним из парней дверь. Проводив их, Ксения вошла в спальню. Вскрикнув, подбежала к Андрею, подняла коляску и усадила его.
— Они тебя не тронули? — со слезами бессильной злости на глазах спросил он.
— Нет, — помотала она головой. — А вы…
— Иди, Зойку встречай. Если что, кричи что есть мочи! Кто-нибудь да поможет. Иди. — заорал он. Ксения метнулась к двери.
— Теперь понятно, — кивнул захмелевший Топорик, — почему ты обо мне вспомнил. Только, Робинзон, зазря ты прикатил. — Он вздохнул. — Я уже кончился. Не Топорик, а так, киянка. И рад бы помочь, да не могу. Кончилось наше время.
— Ну ты не обобщай, — неожиданно обиделся Робинзон. — В кучу усех не вали. Я еще шевелиться могу. А коснется дела — и на курок надавить сумею. Оно, конечно, вроде бы и не надобно это. Но вдруг захотелось мне напоследок, значится, с песнями на тот свет отравиться. А то ведь прожил на земле зазря. И ни один меня словом добрым не помянет. Сдохну — закопают, ну, бухнут, так уж положено, и все. А через год и помянуть никто не уподобится. Так вот и решил я напоследок все-таки такое отчубучить, чтоб, значится, обо мне хоть год-два поговорили. Ясно дело, подвига я уже не свершу. Но ведь и просто что-то хорошее сделать — это уже подвиг. Туточки, понятное дело, бандюга этот, Степка. Но мужик мировой. Чем-то он мне меня напомнил. Тоже всех в гробу видал. Но знаешь что задело меня? Степка за пацаненка брата свово готов себя в руки новым русским отдать. Я бы, наверное, ни в жисть на такое дело не пошел, а этот готов. Да и не дело, когда мальчонку заместо приманки подставляют. Мы уж на что оглоеды были, но такое даже не помышляли. Убить кого-то — оно, конечно, завсегда готовые были. Но детей… Вот я и вспомнил Мишку Топорика. Какой ты мужик был. Тебя и Топориком прозвали за силушку твою. Топоры метал, как ножички. И втыкал куда нужно. Даже в спичечный коробок на спор. Помнишь?
— А как же, — кивнул Топорик. — С малых лет ножи и топоры кидал, да и силушка была дай Бог. Это счас зубья в стакане держу. Давай еще выпьем? Тогда и разговор веселей пойдет.
— Нам-то, собственно, уж и говорить не о чем, — пожал плечами Робинзон.
— У тебя зубы в стакане, а у меня пусть мало, но свои. Да и по духу я, видать, здоровее тебя буду. Ништяк хоть напоследок свиделись. — Кряхтя, он встал. — А внучатый твой, видать, на мафию пашет. Я его признал. Он в тех краях с парнишками гулял. Наверное, и зараз туда отправляется. Если хошь, можешь сказать ему, за просто так они Атамана не получат. Понятное дело, у них сила имеется. Но кроме силы, в таких делах злость нужна. А у Атамана ее полно, злости этой, через край плещет. Ну лады, — кивнул он. — Покедова.
— Погодь, — попытался остановить его Топорик. — Ты ж подпитый. Куды поедешь? Гаишники сразу…
— Меня они не останавливают, — усмехнулся Робинзон. — Знают, что брать неча. В общем, бувай здоров, Мишка, и не кашляй. — Сделав шаг к двери, остановился. — Сигареты, которые внучатый твой дает, не дыми. Они на кровушке детской заработаны. — Сказав это, вышел.
Топорик, с матом ухватив бутылку за горлышко, бросил ее в стену.
— Сынок. — Рита бросилась навстречу Степе. Мальчик, обхватив мать за шею, прижался к ее плечу и громко заплакал.
— Не забудьте, — услышала она мужской голос, — что вам сказали. Мы ждем три дня.
Вскинув голову, она взглянула на стоявшего у порога парня. И столько было ненависти в глазах женщины, что тот попятился. Споткнулся о сбитый половик и чуть не упал. Молча выскочил на улицу и, оглядываясь, словно ожидая выстрела в спину, торопливо пошел к калитке.
— Ты чего как ошпаренный бежишь? — насмешливо спросил его сидевший за рулем «девяносто девятой» боевик. Не отвечая, тот сел и хлопнул дверцей.
— Тебя били? — плача, гладя мальчика по голове, спросила Рита.
— Нет. Кормили три раза. Там какие-то две женщины были и парни. Мне они ничего не говорили. Все дядю Степу вспоминали. Его убить хотят. — Он шмыгнул носом и снова заплакал. — И папу тоже.
— Мы сейчас же уедем, — вытерев слезы, заторопилась Рита. — Поедем в Пензу, к тете Маше. Сейчас. — Кинувшись было собирать вещи, остановилась.
В окно увидела куривших у мотоцикла двоих парней в шлемах с закрытыми затемненными щитками лицами. Тяжело вздохнула. Зазвонил телефон. Вздрогнув, она схватила сына, прижала его к себе. Телефон звонил не смолкая. Отпустив Степу, она подошла и осторожно, словно боясь обжечься, взяла трубку.
— Алло, — услышала Рита хрипловатый мужской голос, — мне Риту Орехову надобно.
— Кто это? — всхлипнула она.
— Ты, девонька, Рита? — спросил звонивший.
— Я.
— За мужика не боись, — услышала Рита. — И Степан с ним. За сына тоже не боись. Он…
— Он дома, — сказала она. — Его только что привезли. Но если Степан через три дня не сдастся, и… Они говорят, что снова заберут Степку. Вы скажите…
— Все обскажу, милая, — перебил ее мужчина. — Ты не волнуйся особо. Все хорошо будет.
Не прощаясь, он повесил трубку. Она несколько секунд растерянно смотрела в окно на куривших парней, затем, опомнившись, осторожно положила трубку.
— Кто это, мам? — испуганно спросил сын.
— Папа живой, — тихо, словно боясь, что кто-то может услышать, ответила она. — Привет нам передавал.
— А здесь кто живет? — Шустрый кивнул на одиноко стоявший дом.
— Дед какой-то придурочный, — усмехнулся сидевший за рулем «Явы» Родион. — Он лет сорок назад от ментов на островках скрывался. Тут на реке…
— Менты, — не дал договорить ему сидевший за ним крепкий парень.
