* * *
Шанка проворно вскарабкалась в дом-на-дереве и уселась у входа, свесив ноги вниз. Дети расселись у нее за спиной, прикончили прихваченную с собой снедь. Мона села рядом с Шанкой.
– Кхгм!
Шанка вздрогнула, едва не вывалилась наружу.
– Мы с ним всегда были неразлучны, – странным высоким голосом заговорила она. – И делали все всегда вместе…
Мона неловко пошевелилась, открыла рот, собираясь сказать, что когда люди взрослеют, они меняются.
– Теперь его позвали куда-то без меня, – продолжала Шанка. – Почему?
Огневке вдруг стало холодно. Она поняла.
– Вы одинаковые, – прошептала она не то, что хотела.
– Мы одинаковые, – кивнула Шанка. – Мы повторяем друг друга и усиливаем. И то, что позвали его одного, можно объяснить лишь одной причиной.
– То, что он должен сделать, и ты можешь сделать, но это не при-ли-чес-тву-ет девчонке, – сказала Мона.
– Соображаешь, – кивнула Шанка.
– Значит, что-то связанное с войной…
– Не просто с войной. Воличи воюют, и мы все трудимся для войны. Режем иву, плетем туры, строим стены. Кнопка делает порох и всякие бомбы, Жедь шьет доспехи. Но то, что нужно делать Гному, не просто связано с войной… а связано напрямую. Что-то происходит, и Гном в этом участвует – прямо сейчас.
Гном сидел на крыше башни – спиной к спине с Алеком. Они разглядывали облака.
– Неплохо, – пробормотал Алек. – Но надо еще…
Гном не ответил, даже не пошевелился, но подул легкий ветерок, слепил тучи плотнее. Верея щурилась на тускнеющую луну, воздух становился влажным, впадинами полз туман. Войя улыбнулась.
– Получается, куси меня тролль… – сказала она тихо, махнув людям на соседней башне.
Через несколько часов небо над Далекой Критой обложило плотными черными тучами.
Семеро шли по лагерю Тохана к большой стоящей в центре лагеря палатке. Первым шагал высокий человек с обезображенным шрамами лицом, наполовину скрытым перехватывающей левый глаз повязкой. Губы словно застыли в кривой хищной усмешке, показывающей зубы, из-за грубо разодранной – словно прокушенной зверем или человеком, и неправильно зашитой щеки, на повязке на горле выступила кровь. Следом двое волокли третьего, окровавленного, без брони и оружия. Шествие замыкали трое – лица каменно-непроницаемы, броня брякает надменно, черно-рыжие хвосты на поясах раскачиваются.
Обычные воины спешили убраться с пути, но смотрели в спины с раздражением – Рыси, сильный и многочисленный клан, совсем еще недавно был враждебен едва ли не всем берским кланам. Караульные заступили путь:
– По какому делу?
Шедший первым повернулся и пнул пленника.
– Лазутчика поймали, – невнятно сказал он. – Интересные песни поет…
– Ришан почивать изволит.
– Некогда спать! – повысил голос командир, роняя с губ кровавую слюну. Спрашивающий невольно сделал шаг назад и стер с лица брызги. Остальные расправили плечи и потянулись к секирам, но из палатки раздался голос ришана:
– Пускай войдут.
Страж разочарованно отступил.
В палатке было темно, несколько тусклых ламп не могли разогнать мрак. Языки кровавого пламени заиграли на лезвиях секир.
Ришан Тохан Орел сидел на брошенных на пол шкурах. Это был сорокалетний мужчина, могучий телом, с пепельными волосами и грубым лицом. Двое советников сидели пониже, у полога на тряпке сломанной куклой лежала обнаженная девушка.
– Ты хочешь спеть мне песню на сон грядущий? – спросил ришан, разглядывая пленника. Тот поднял голову, из белых свешивающихся в лицо волос блеснули глаза.
– Спою, – прохрипел он. – Такую, что ты совершенно потеряешь сон, ришан…
– Да это же мальчишка, – сказал советник. – Что он может знать?
– Посмотри на его серьги, о мудрый, – сказал другой советник. – Это вой, войи мальчишками не бывают…
Ришан прервал советников нетерпеливым жестом.
– Говори, раб, – приказал он.
– Раб… – повторил пленник и вдруг засмеялся тихо и страшно, это было до того неожиданно, что все вздрогнули. Один из держащих ударил его в живот, пленник заперхал и повалился, обвисая на своем конвоире.
А в следующий момент свистнули три метательных ножа.
Правый советник повалился навзничь, еще глубже загнав лезвие в горло, левый упал назад, рукоять ножа торчала у него из глазницы. Тохан сидел, выпучив глаза, из которых уходила жизнь, кровь толчками бежала из-под лезвия, вбитого в яремную ямку.
Все произошло в совершенной тишине, не считая звуков входа стали в тела и мягкого падения мертвых.
Невольница подняла голову, оглядывая поле боя, в глазах вспыхнула безумная исступленная радость. Беловолосый выразительно ущипнул свою губу, девушка яростно закивала и для верности зажала рот ладонями.
Все напряженно прислушивались к тому, что происходит снаружи. Сдержанная возня прекратилась, и двое оставшихся снаружи сопровождающих втолкнули в палатку одного из стражей ришана, держа у его горла кинжалы. Один человек тут же вышел, беловолосый прищурился на пленника.
– Можно отпустить, – шепнул он.
Пленника отпустили, и он повис, словно распятый на воздухе, удерживаемый силовыми линиями Узора за тело, руки и шею.
– Скажи мне то, что я хочу знать, и мы тебя не убьем, – сказал человек с перевязанным горлом.
Пленник попытался плюнуть ему на сапоги, но не смог. Тот, кто его держал, чуть шевельнул пальцами, и пленник стал пучить глаза.
– Нет? – поднял черные брови беловолосый.
Пленник захрипел и забился в силках Узора, как попавший в петлю заяц.
– Нет?
Из носа и рта пленника потекла кровавая пена.
– В самом деле – нет?
Пленник попытался кивнуть. Беловолосый отпустил его.
– Скажу, – прохрипел берич, сплевывая кровь.
Ему задавали вопросы, пленник отвечал хриплым шепотом, едва не откусывая себе язык от торопливости. Наконец перевязанный узнал все, что хотел.
– Пора, – сказал он.
– Вы обещали, – прошептал пленник.
– Да, обещал. – Главный примерился, как бы половчее его оглушить. Девушка, о которой все как-то забыли, вдруг заскулила и поползла к ним на коленях, протягивая к горлу пленника скрюченные похожие на когти пальцы.
Ненастоящий пленник смотрел на нее. В палатке вдруг стало очень жарко.
– Алек, – осторожно сказал главный.
– Фремены тебя не убьют, – сказал Алек пленнику спокойным голосом. Повернулся, с чавканьем вырвал нож из горла ришана и передал девушке. Она взяла нож трясущимися руками, смотрела на лезвие как на величайшее богатство мира. Алек запрокинул голову, выразительно провел пальцем по своему горлу:
